Читать книгу "Супружеские пары - Джон Апдайк"

— Им тяжело это видеть, — сказала Анджела. — Мы поедем домой. — Нэнси стала канючить: «Давай останемся!», но Анджела сказала ей: — Пожар почти потушен, само интересное кончилось.

Так оно и было: языки огня удалось загнать в углы обугленного каркаса.

Нэнси указала пальцем в небо.

— Цыпленок!

Петушок, сверкающий так, словно ему не было дела ни до пожара, ни до дождя, застыл на тонком шпиле. Казалось, он не устоит посреди катастрофы такого масштаба и рухнет в огонь. Потом одна из струй, вознесшись в небо, сбила подбирающееся к нему пламя. Шпиль содрогнулся от напора воды, но не обрушился. Горожане защелками вспышками фотоаппаратов, как небесными молниями; не хватало только нового удара грома. При этой сумасшедшей иллюминации Пайт проводил взглядом свою жену. Одни раз она оглянулась, потом зашагала дальше, уводя невинных дочерей.

Безутешный растрепанный Педрик узнал Пайта в толпе, хотя тот уже несколько месяцев не посещал службу.

— Вы знаете мирские законы! — заголосил он. — Сколько в долларах и центах будет стоить восстановление погубленного храма?

— Если устоят стены, то тысяч двести-триста, — ответил Пайт. — А если строить заново, то где-то полмиллиона, не меньше. Стоимость строительства возрастает примерно на восемь процентов в год. — Видя, что его цифирь способна окончательно расплющить и без того раздавленного пастора, он сочувственно добавил: — Какая трагедия! Прежнюю резьбу по дереву ни за что не воспроизвести.

Педрик выпрямился, сверкнул глазами и сделал Пайту выговор:

— Христианство не оценишь в долларах и центах. Эта церковь — не только старое здание, она — люди, друг мой, люди! Человеческие существа!

Для убедительности Педрик пригрозил ему костлявым пальцем. Пайт увидел, что и он знает о его изгнании из дому, о том, что его пора вернуть в строй.

— Вообще-то даже если каркас устоит, — ответил Пайт мстительно, — он будет таким шатким, что его все равно придется снести.

Словно в подтверждение его слов одну стену лизнуло огромным языком пламени. Шланги поливали водой другую стену, а тем временем запылал клен, рискнувший вырасти в опасной близости от церкви. Зрителей закидало горящими веточками. Толпа подалась вперед, желая досмотреть до конца буйство огненной стихии. Пайт оказался нос к носу с Кэрол Константин. Она пригласила его к себе под зонт, в компанию своих дочерей Лоры и Патриции. Ее огорчение растрогало Пайта.

— Какой ужас! — сказала она. — Я так любила эту церковь!

— Никогда не видел тебя в этой церкви.

— Конечно, ведь я пресвитерианка. Но я по двадцать раз на дню ею любовалась из нашего двора. Я бы была очень религиозной, если бы не Эдди, который ни во что не верит.

— Где сейчас Эдди?

— В небесах. Возвращаясь, он рассказывает мне о пуэрториканских красотках. Я с радостью его выпроваживаю. Только не пойму, зачем я все это тебе рассказываю…

— Потому что тебе грустно смотреть, как горит церковь. Стены устояли. Колонны выдержали фронтон, крыша не провалилась под куполом, но святая святых — внутренность (храма превратилась в месиво из черных бревен, осыпавшейся штукатурки и обугленных скамеек. Пожарные из соседних городков сматывали шланги, Базз Каппиотис мысленно составлял отчет, толпа постепенно расходилась. Кэрол пригласила Пайта на чашку чая. Чай перешел в ужин — она кормила детей спагетти. Он снял промокшую одежду и надел свитер и штаны Эдди, для него узковатые. После того, как дети отправились спать, оказалось, что он может здесь переночевать. Никогда еще ему не доводилось спать с такой костлявой и одновременно податливой женщиной. После трудов с Фокси он был рад разнообразию: эта женщина быстро кончала, издавая радостные крики, подкладывала себе под зад подушку, свешивала голову с кровати, касаясь волосами пола и выгибая дугой горло, крепко обхватывала ногами его торс, словно он был трапецией, по которой она выбиралась из бездны жизни. В ее спальне, как во многих комнатах в Тарбоксе той ночью, пахло мокрой гарью и горьким дымом. В промежутках между приступами похоти она болтала: рассказывала про свою жизнь с Эдди, его извращенность и свое несчастье, свою надежду на Господа и на бессмертие, о том, как хорошо они с Эдди жили раньше, до переезда в Тарбокс. Пайт спросил про историю с Солцами, не скучает ли она по ним. Кэрол не сразу вспомнила, о чем речь, потом сказала:

— Мало ли, что там болтают сплетники! Если честно, она была забавной, а он — зануда.

«Пансион „Ларри и Линда“

Шарлотт Амали, Сент-Томас, Виргинские Острова 15 мая

Дорогой Пайт!

Написала твое имя — и сразу размякла. Что я делаю здесь, вдали от мужа, от любовника, от отца? Со мной один Тоби — его, бедняжку, обожгла на солнце дурочка-мать: привыкла к хилому тарбокскому солнышку и сразу обварилась с ним на пару на тропическом солнце — белом пятнышке прямо над головой размером с горошину. Он всю ночь проплакал — было больно переворачиваться. Пансион, который рекламируют как „традиционное сонное местечко в типичной островной традиции — солнце и ром“ (передо мной их листовка, такую же дал мне турагент в Вашингтоне), находится по соседству с шумным ночным клубом и с улочкой, по которой стекают нечистоты и где круглосуточно орут чернокожие подростки. Так что ночью я бешусь, а днем клюю носом.

В горничной с сандалиями на босу ногу и вихляющим задом — она как раз вошла — невозможно распознать англичанку. На Тоби она посмотрела так, словно перед ней взрослый голый мужчина. Видимо, туристы редко привозят с собой малышей. Наверное, здесь считается, что детей нам приносят в корзинах, припудренных, голубоглазых, сразу готовых отдавать приказания.

Снова тишина. Горничная послушалась меня, переложила ребенка, застелила постели, подняла пыль и ушла, а Тоби опять заснул. Беда в том, что его мама тоже хочет спать. Снаружи солнце палит нещадно, а здесь оно просто чертит по зеленому полу, как желтый карандаш. Кажется, мне здесь понравится, вот только пройдет боль… По пути из аэропорта я жалела, что со мной нет тебя инее кем обсудить здешние хибары из ржавых железных листов, расплющенных банок из-под оливкового масла и прибитых к берегу деревяшек. Все это опирается на стволы цветущих бугенвиллий, а воздух нежный, как поцелуй после страстной любви — прости, любимый, я засыпаю…

После бодрящего сна молодая светловолосая женщина, которая скоро получит развод, вскочила и оделась, стараясь не задеть ожоги на руках, на бедрах и — там особенно! — на животе, перепеленала отпрыска и выбежала в оглушительный шум тропического города в героической попытке закупить провизию. Торговых центров, как в Тарбоксе или Лейстауне, здесь нет, зато можно скупать на вес фотоаппараты и швейцарские часы. Выше, на холмах, стоят роскошные отели, в рестораны которых не сунешься из-за дороговизны и шика, а заведения попроще — это либо местные закусочные с измазанными соусом „чили“ табуретками, либо ночные клубы для геев, закрытые до шести вечера. Все белые мужчины, которых сюда заносит в этом сезоне, — гомосексуалисты. Их голоса ни с чем не спутаешь, они звучат повсюду. Наконец, я нашла рядом с открытым рынком приличный кафетерий, отвечающий требованиям санитарии, которые я предъявляю (прямо как старая дева какая-нибудь!): там я купила молоко для Тоби во внушающей доверие упаковке. От Ларри и Линды мало толку. Они сбежали сюда из Нью-Йорка, отчаявшись стать актерами; у меня подозрение, что она его спасла, иначе он стал бы гомосексуалистом. Он постоянно поворачивается ко мне в профиль, а она, наверное, считает, что лучше смотрится анфас, потому что все время на меня наступает, качая огромными коричневыми грудями, страшными, как приближающиеся в темноте фары. Я с удивлением узнала, что она на пять лет моложе меня понятно, что ей сначала было нелегко обращаться ко мне запанибрата. Они все время вспоминают Нью-Йорк и тамошние ужасы настоящая любовь-ненависть, как выразился бы незабвенный Фредди Торн. Все время извиняются, что не могут толком мне помочь, хотя ужины у Линды приличные — легкие, с французским уклоном. Они кормят меня завтраком и ужином, в остальное время мне предлагается перебиваться самостоятельно. Обходится мне все это в 18 долларов в сутки.