Читать книгу "Артузов - Теодор Гладков"

В первые же несколько недель и месяцев своего пребывания на Лубянке Ежов снял со своих постов и арестовал около трехсот руководителей органов госбезопасности на местах и ответственных сотрудников центрального аппарата НКВД (всего же за два года Ежов, по его собственному выражению, «почистил, но недостаточно» четырнадцать тысяч чекистов, причем почти все были расстреляны). Только двое – бывший нарком Генрих Ягода и его многолетний приближенный Павел Буланов были выставлены на открытый третий московский процесс вместе с Николаем Бухариным, Алексеем Рыковым и др. Остальные получили пулю в затылок либо по приговорам Военной коллегии, либо троек и двоек, а то и вовсе «в особом порядке». (Ни одному историку ни в одном архиве так и не удалось отыскать документ, в соответствии с которым был введен, а затем отменен этот «особый порядок» – не просто беззаконие, а беззаконие в квадрате.)

В первую очередь уничтожались старые чекисты, зачастую большевики с дореволюционным стажем, участники Гражданской войны, люди объективно честные и порядочные, просто неспособные к фабрикации липовых дел, избиениям заключенных и иным подлым методам. Однако с неменьшим рвением уничтожали и сотрудников, по моральным и нравственным качествам являвших прямую противоположность первым, вроде Якова Агранова. Этих – за то, что они слишком много знали, а потому представляли потенциальную угрозу. Ежов репрессировал со временем даже тех, кого он сам ранее назначил на место арестованных чекистов, работавших еще при Ягоде. Такая участь, к примеру, постигла его выдвиженцев Леонида Заковского, Израиля Леплевского и многих других. Как «многознающие» и «ненадежные» были уничтожены бывшие чекисты, давно работавшие в других отраслях, вроде Станислава Мессинга и Яна Ольского.

Сегодня невозможно установить, за редким исключением, как относился Артузов к тому или иному своему сослуживцу в высших эшелонах Лубянки. Так, точно известно, что у него были натянутые отношения не только с Ягодой, но и с Булановым, и со Слуцким.

Но в любом случае его не могла не волновать волна арестов, прокатившаяся по Лубянке. Еще до мая 1937 года были арестованы кроме бывшего наркома Генриха Ягоды другие бывшие: начальник Секретно–политического отдела комиссар госбезопасности второго ранга Георгий Молчанов, секретарь НКВД и Особого совещания старший майор госбезопасности Павел Буланов, начальник Административно–хозяйственного управления старший майор госбезопасности Иосиф Островский, начальник Особого отдела комиссар госбезопасности второго ранга Марк Гай, замнаркома комиссар госбезопасности второго ранга Георгий Прокофьев, начальник отдела охраны комиссар госбезопасности второго ранга Карл Паукер, комендант Московского Кремля дивизионный интендант Рудольф Петерсон и другие, не входившие ни в первую, ни во вторую группу обреченных. В этом тоже таился великий смысл. Подобные вроде бы беспочвенные аресты преследовали цель внести в души сотрудников (и не только НКВД – всех партийных и советских органов, организаций, предприятий, учреждений, военнослужащих – всего многомиллионного населения страны) слепой, парализующий рассудок и волю страх, дабы все убедились, что каждый из них уязвим и в любой момент может оказаться в камере Внутренней тюрьмы собственного наркомата или областного управления, где его будет жестоко допрашивать, не жалея ни зубов, ни костей, вчерашний сосед по рабочему кабинету. Так готовили, лепили готовых на все исполнителей. Попутно, к сожалению, ломали и многих ранее честных, заслуженных профессионалов.

Но арест двух человек не мог не взволновать Артузова особо. Весьма возможно, по мнению автора, что он сказался на судьбе самого Артура Христиановича.

Кто же эти двое? (Позднее это число возросло, и значительно.)

Комиссар госбезопасности третьего ранга Игнатий Со–сновский (Добржинский), первый заместитель начальника УНКВД Саратовского края. «Крестник» Артузова. На фев–ральско–мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) Ежов скажет о Сосновском: «…Инициатива отстранения его от работы в Наркомвнуделе принадлежит товарищу Сталину… После этого его стали понемножку отстранять от работы и, наконец, сейчас мы его арестовали».

Второй арестованный – многолетний, особо ценный (в том числе в буквальном смысле слова) агент Иностранного отдела при Артузове Виктор Илинич.

Похоже, что, даже унизительно понизив Артузова по его возвращении в НКВД, Ежов, однако, еще не собирался расправиться с ним всерьез. Нового наркома тогда интересовали (в смысле ареста) в первую очередь «люди Ягоды», а вчерашний заместитель начальника Разведупра, ушедший с Лубянки почти три года назад, к таковым явно не относился.

Именно поэтому письма Артузова к наркому не вызвали на его голову громы и молнии; на одно из них он даже не только ответил, но наложил на нем вполне разумную и спокойную резолюцию: «Если нам удастся подобрать группу людей, более или менее грамотных и знающих дело, как т. Артузов, которые и лекции иногда смогут прочитать, это будет очень важное дело»{124}.

И в который раз Артузов допускает вопиющее безрассудство: он решает вступиться за Сосновского и Илинича, не понимая полной бессмысленности этого поступка. До него еще никак не доходит, что наркома Ежова абсолютно не волнует вопрос, виновны Сосновский, Илинич, другие поляки в измене, шпионаже, подготовке диверсий и актов террора или нет. У него есть на этот счет установка вождя, которую надо исполнять, а не заниматься сущей ерундой, то есть поиском истины…

Под натиском «мер физического воздействия» первоначальное сопротивление Сосновского, Илинича и других арестованных начало давать трещины.

Только после этого научного сотрудника 8–го отдела в ранге помощника начальника отдела вызвал (не пригласил, а именно вызвал) к себе один из новых заместителей наркома НКВД, по совместительству начальник Главного управления пограничной и внутренней охраны комкор{125} Михаил Петрович Фриновский. Мужчина мощного телосложения, в прошлом унтер–офицер драгунского полка и анархист, чекист с 1919 года. На могучей груди – шесть (!) орденов (скоро к ним прибавятся еще два). И, разумеется, знаки «Почетный чекист» обоих выпусков. Такого количества наград в НКВД не имел никто, да и в Красной армии мало кто из маршалов и командармов мог бы с ним сравниться.

Артузов и Фриновский были давно знакомы, ранее отношения между ними были вполне нормальные, рабочие. Пограничники в те годы вообще были любимцами страны, как летчики. Артузов тоже питал к ним некую слабость, поскольку имел прямое касательство к становлению погранохраны. Последнее обстоятельство Фриновскому было прекрасно известно. Возможно, по этой причине замнаркома принял Артузова дружелюбно (в первый и последний раз – все остальные их встречи проходили уже, как говорится, «на повышенных тонах»).

Покончив с вежливым вступлением, Фриновский сообщил Артузову, что Сосновский и Илинич – матерые польские шпионы, ловко втершиеся в доверие ВЧК—ОГПУ и на протяжении многих лет питавшие нашу разведку и контрразведку состряпанной в Варшаве дезинформацией. Кроме того, пользуясь своим положением, они снабжали своих хозяев уже подлинными секретами Советского Союза. (Покойный Гудзь не раз повторял автору известную ему от доверительных лиц излюбленную формулу Сталина по отношению ко многим заслуженным лицам, на которых пало подозрение вождя в измене: «Это возможно? Значит – не исключено!»)