Читать книгу "Ледобой - Азамат Козаев"

Ягода повернулась и ушла. Вот так! А я осталась. Злая, уязвленная до глубины души. О боги, что со мною? Отчего глаза кровью налились, как у недоенной коровы? Сама себя боюсь!

Спать не смогла. Полночи проворочалась с боку на бок. Во сне перед глазами стояло Безродово лицо, а я сдирала с него шрамы, что Сивый за всю жизнь насобирал. Шрамы пристали намертво, не отставали, а я шипела и упиралась изо всех своих сил. Тщетно. Думала, вот-вот проступит под шрамами истинный облик, – хоть увижу, от чего бегу. Потом проснулась, тихонько встала, надела рубаху, порты – и вышла. Бегом спустилась к озеру, с разбегу ушла в воду и через какое-то время поднялась на тот берег. Горячая, ровно взмыленный конь, упала в предрассветные росы и сладко уснула. Мокрая, да в росах. Но даже ухом не повела. Бывает же такое!

Видать, Ягода оказалась страсть как горяча. У обоих утром встали под глазами темные круги. Легкая ухмылка оживила всегда плотно сжатые губы Безрода. Не много в жизни мужчине надо! Теплая баба под жесткий бочок, и в человеке что-то неуловимо меняется. Глаза еле заметно ласкают стройный Ягодин стан; красиво изогнутые губы в обрамлении усов и бороды, всегда плотно сомкнутые, вот-вот счастливо улыбнутся. Еще недавно их рвали боевыми рукавицами и били кулаками, и вот давешней ночью терзали жадные бабьи уста. Много сил отнял у Безрода этот роздых, – лучше бы мимо прошли. Глядишь, больше спал бы. Никогда не была в мужской шкуре, но бабы всегда говорили, что если жена ночью была горяча, муж поутру вставал какой-то не такой. Ровно за кромкой побывал. Вот уж точно не такой! Гляжу на Сивого – и будто подглядываю сквозь плетень в чужой двор. Все не для меня. И долгие взгляды не по мне скользят, и доброе слово не мое ухо гладит, не мой стан греет мозолистая ладонь. А не больно-то и хотелось!

В путь, скорее в путь! На полночь, прямиком по дороге, сквозь лихих людишек. Кому что, – одному бабу потеплее, другому меч похолоднее. День проходил за днем, а Безрод как будто вовсе не собирался в дорогу. Лицом потемнел, под глазами пролегли тени, только оба мало не светились от счастья. Тычок даже стал посмеиваться в бороду. И ладно бы только он. Все косились на меня, кобылицу непокрытую. А пусть косятся, ведь им невдомек, что видят меня, непутевую, до первого меча. И однажды я заметила, как Безрод исподлобья, как-то странно, оглядывает Ягодину избу, – ровно к себе примеряет. И так поглядит, и эдак. То задумается, то лицом просветлеет, то возьмет Рыжика на руки и глядит на мальца, будто хочет что-то разглядеть. Часто ловила на себе его мрачный, холодный взгляд.

А утром седьмого дня Ягода поймала меня во дворе и куда-то потащила за руку. Сама растрепана, волос выбился из-под платка, глаза горят, губы трясутся.

– Да что стряслось? Лица на тебе нет!

– Уезжайте, прошу, уезжайте! – Ягода сама не своя, а губы сквозь тряску улыбаются. – Ох, Вернушка, забирай мужа, да увози! Ой, горяч, ой, спалит меня всю! Сама любить начинаю и поделать ничего не могу! Погубит меня, душу себе заберет, а у меня трое, мал мала меньше! Ох, нутром горяч, да глазом холоден, телом палит, глазом леденит! То холодно мне, то жарко! И страшно! Страшно мне!

Ягода держала меня за руку и горячо шептала, едва ли, впрочем, меня замечая. Глядела мечтательно куда-то вдаль и ломала в муке красивые брови.

– …К избе моей примеряется, себя в ней видит. Пригрелся, а Рыжика так и вовсе с рук не отпускает. Думаю, остаться хочет. Не сегодня-завтра скажет.

– Ревешь-то чего? – я зло отдернула руку и ухмыльнулась. – Не того ли хотела?

– И хочу! – прошептала Ягода. – И хочу! Все бабье во мне криком кричит и ликует, да только разлучницей стать не хочу. Не хочу! И боюсь я его! Горяч, аж страшно становится. Петь буду!

Наверное, в самом деле полезла бы песня из счастливой бабы, да только я ей рот зажала. Да, пора в путь трогаться. Пора. Загостились.

Глава 20Неверная жена

Безрод ехал мрачный, ни на кого не глядел. Хотя, пойми его, – мрачный или нет. Такой, как всегда, неулыбчивый и спокойный. Но мне все же казалось, будто мой муженек хмур и зол. А я и впрямь как та собака, что на сене лежит. Сама не «ам» – и другому не дам. К себе не подпускаю, от другой бабы едва не силком оторвала.

Тогда, после разговора с Ягодой, ни слова не говоря, ушла в хлевок, вывела своего гнедого, молча стала седлать. Одна, или не одна, уехала бы. Безрод, стоя на крыльце, долго на меня глядел и молчал. Брови насупил, руки на груди скрестил. И, лишь когда неспешно повела гнедого к воротам, отлепился от стены, рявкнул:

– Тычок, Гарька, уходим!

А мне, любопытной, все интересно, – уходила со двора, да за спину косилась. Как за ворота выйдет, как прощаться станет, как бросит коню под ноги мечты о собственном доме? Сивый уходил молча, сжав губы, не оглядываясь. Кроме наших, Безрод вывел из хлева только четырех лошадей из четырнадцати. Десять коньков оставил Ягоде – и седельные сумы со всем добром в придачу. Вот это подарок! Вскочил в седло, выпрямился и шагом выехал со двора, только ветер полоскал неподпоясанную рубаху. Даже не оглянулся. Я лишь головой закивала. Так должен воин уходить от разбитой мечты, только так. Одни разочарования Сивому от меня, – разбила мечту вдребезги и осколки по сторонам разметала. Он сделал свой выбор и никого не винил. Но куда увожу Сивого я? Зачем за собою тяну, в какие края? Зачем с места сорвала, в никуда, в безвестность? Ведь, даже голову в его сторону не ворочу. И он больше на меня не глядит. Даже искоса. Едет себе, задумчивый, горько ухмыляется, да назад не оборачивается. Мы не муж и жена, а соратники, – едем каждый за своим.

За весь день мрачный Безрод даже не покосился на меня. А чего ему на меня коситься? Я приветлива чисто придорожная береза, а тех берез по обеим сторонам дороги стоит целый лес. Одной больше, одной меньше – какая разница? Вечером, когда разбили стан в глубине леса, да отвечеряли, чем Лесной Хозяин послал, засобирались ко сну. Безрод и раньше по ночам не спал, днем в седле отсыпался, нынче и вовсе не уснет. Поди, холодно теперь одному? И откуда во мне это злорадство?

Почему-то мне тоже стало не до сна. Осторожно вылезла из-под шкур, ушла в лес, вроде как по нужде, зашуршала кустами. Безрод сидел спиной к огню и даже глазом на меня не повел. Сквозь ветки видела нашу поляну, костер, Сивого. Он держал что-то в руках и осторожно гладил пальцами. Только не видать, что именно, спиной к свету сидел. Поднял к лицу, вроде как принюхался, шумно потянул носом. И поник головой. А потом, гляжу, швырнул себе за спину, прямо в огонь. Не знала, что спалил, но едва не вскрикнула. Будто ножом полоснуло по сердцу. Не какую-то безделицу сжег, что-то дорогое. Спрятал лицо в колени и вроде как уснул. Но эта беспечность обманчива. Сивый не спит. Любой подозрительный шорох поднимет Безрода на ноги, и я шумела как можно уютнее, по-свойски. Проходя мимо костра, вроде как споткнулась, упала, быстренько сунула руку в костер и откатила в сторонку то, что Сивый бросил. Утром встану раньше всех, да погляжу. С тем и уснула. Одно слово уснула. Будто на камнях спала.

Встала раньше солнца, за спиной муженька быстро подползла к догорающему костру, нашарила полуобгорелую головешку, что не сгорела только благодаря мне, и быстро сграбастала. Сивый даже головы не повернул, сидел с открытыми глазами и глядел в лес. Темно еще было, плохо видно. Буду ждать восхода солнца. А когда рассвело, и я разглядела, что именно Сивый бросил за спину, как будто в невозвратное прошлое, все мое нутро перевернулось. Дура я, дура! Только себя живой считала, думала, только у меня болит. Другим напрочь отказала в чувствах, – Безроду, Гарьке, Тычку! Безрода едва с темными в один ряд не поставила! Наверное, мою рожу от удивления вдвое разнесло! Надо же, душа у человека обнаружилась! Мой дражайший соратничек спалил игрушку Рыжика, смешного деревянного зайца с огромными передними зубами. Видать, крепко запал малец в душу. Постылый муж не стал больше травиться несбыточными мечтами. Сжег прошлое бесповоротно. О боги, чего же я душу человеку травлю? Что плохого он мне сделал? Что?