Читать книгу "Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин"

я отлично видел в его глазах выстраданное понимание. Он не пытался играть в героя песни – он собирался на последнюю битву.

Мои бойцы складывали дрова у провала, ведущего вниз. Северяне расселись на земле поодаль, наблюдая за нами с отвращением и страхом. Яблоня, еле разжав руки, решилась оставить меня с моими мыслями и ушла, забрав малыша. Антоний и юный шаман тихонько разговаривали; мне показалось, что шаман рассказывает что-то о путях на другом берегу. Я ждал Керима; мне было никак не оторвать взгляда от лучезарных небес, от прекрасных небес Ашури. Я понимал, что теперь, как бы ни прочертились дороги Нут, никогда, ни ради царских гранатов, ни ради древних традиций, не дам запереть себя в подземелье.

Я, царь Ашури, – птица, владыка неба. Мой сын будет владыкой неба. И небо над нашей степью – теперь наше небо, такая же часть Ашури, как и сама степь. Наше небо – новая дорога для тех, кто больше отверженным не будет.

Керим подошёл ко мне. Маленький Огонь дремал у него на руках.

Я огляделся в поисках Яблони – и увидел, что она спит на траве рядом с носилками своего раненого евнуха. Евнух тоже скорее спал, чем лежал без чувств. Лица Яблони и Одуванчика были отрешённо-спокойны, будто у спящих детей.

– Они оба за рекой, – сказал Керим и отдал мне сына. – Их души далеко, и их душам будет легче там, чем здесь, а потом они вернутся, государь. Во всяком случае, Яблоня вернётся.

Я прижал к себе Огонька, вдохнув его чудесный запах – молока, Яблони и чистого крохотного зверя. Он сонно привалился головкой к моему плечу – его юная душа тоже витала в далёких краях. Я явственно видел гранатовый отсвет над тёмным пушком на его головке.

Антоний и его шаман, кажется, почувствовали, как и мои крылатые бойцы. Они просто встали с травы, подошли – и поднялись на кучу хвороста, рядом, обнявшись. Исходящее от них обоих багряное сияние, видимое мне так же отчётливо, как и солнечные лучи, загнало тёмное облако назад в подземелье.

– Я навсегда останусь здесь, – сказал юный шаман с восхищённой тревожной улыбкой и болью в зрачках. Он сжимал медный амулет с глазом, висящий на шее, так что побелели костяшки пальцев. – Это даже больше, чем я хотел.

– Доминик, – сказал Антоний, – и ты, Ветер… знаете, мне было предсказано, что я сгорю. Этот костёр лучше того, который мне был на роду написан… Куда же бежать от судьбы? Я ничего не боюсь.

Керим посмотрел на солнце и запел. Мои воины-аглийе стояли вокруг с напряжёнными лицами, и мне, как и им, было больно от ожидания воплей, запаха горящего мяса, и вида обугливающихся костей, и живой человеческой плоти, превращающейся в серый летучий пепел. Керим присел на корточки и принялся перебирать ветки – пламя, высокое и прозрачное, вскинулось внезапно и стремительно, сразу охватив и хворост, и одежду северян, и их тела.

Вот тут-то Нут и явила свою первую и последнюю милость к пришельцам, вызвавшимся напасть и вызвавшимся её остановить. Медная побрякушка маленького шамана вдруг воссияла сквозь его ладонь чистым солнечным светом, и этот свет стремительно наполнил и шамана, и царевича, как вода наполняет стеклянные сосуды. Несколько мгновений мы все видели, как их тела светились изнутри, как светятся тела шаманов, заклинающих Священный Костёр. Они ухватились друг за друга, будто боялись растеряться в Вечности, но их лица выражали не столько удушье и боль, сколько глубокое удивление. Внезапно огонь вспыхнул ослепительной белизной, что заставило всех вокруг, кроме, быть может, Керима, отвернуть лица. Когда сияние померкло, северян не было.

Просто не было – ни тел, ни костей, ни праха. Костёр медленно пожирал обугленные поленья. В монолите скалы за ним не было ни намёка на провал. Мне показалось, что в трещинах камня даже растёт вековой мох.

– Хей-я, – протянул Рысёнок, очнувшийся первым. – Я думал, они умрут у нас на глазах.

– Я тоже, – сказал Керим невозмутимо. – А теперь я думаю, что их битва ещё не кончена. Им, верно, ещё воевать и воевать на том берегу; у этого северянина не северная армия теперь будет – с ним Клинок, Ясень, Прибой теперь будут, с ним твои близнецы теперь будут… Маленький шаман тебе обещал эту дыру закрыть навсегда, так вот у этой дыры теперь с той стороны часовые будут. Шаман, Солнечный Пёс, ещё никогда не уходил так – но если уж ушёл, то у нас с той стороны теперь союзники будут, шаман царевичу верный путь покажет. Что бы шаман ни думал о себе, его душа все пути знает…

Керим нагнулся и вынул из костра горящую головню. Потом прошёл сквозь пламя к скальной стене, – светясь, как светились ушедшие северные братья, – и тлеющим деревом начертал на камне знак Сердца Города, тут же полыхнувший солнечно-белым и оставшийся золотым.

Северяне медленно, одёргивая друг друга, приблизились и рассматривали угли, догорающие в костре. Насколько я мог понять, они шептались о чуде.

Сын проснулся и потянул меня за воротник. Я обнял его, отошёл от костра и присел рядом с Яблоней, всё ещё крепко спавшей на траве. Надо было делать множество дел, осмыслить множество приобретений и потерь – но солнце шло по небу, а я смотрел в её лицо, детски-нежное во сне, и не мог оторвать взгляда…

Шуарле

Я потом сам удивлялся, как это умудрился не испугаться. Но, услышь, Нут, не испугался ни капли – взбесился.

Это меня господин испортил. Если с рабом всё время разговаривать, как со свободным, да ещё всё время называть его бойцом – то даже такой, как я, заберёт себе в голову, что он боец. Когда эти твари появились из-за поворота дороги, у меня даже дух захватило от злости: мы что ж, выбрались с серого берега живыми, чтобы зверюги нас сожрали?

Яблоня ахнула:

– Какие мерзкие!

А я усмехнулся, как Рысёнок, и сказал:

– Они, госпожа моя, нас не видят. А если увидят и нападут – здорово пожалеют.

И Молния одобрительно огрела меня по спине ладонью.

– Да, – сказала, – бесхвостый, это ты отлично выразил. Но нам с тобой всё-таки хорошо бы перенести Яблоню с малышом через ущелье на крыльях.

– А я? – возмутилась Пчёлка.

– А ты доберёшься пешком, – отрезала Молния.

– Я тяжёлая, – сказала Яблоня.

Мы не послушали – попробовали. Я же не хуже Молнии помнил, как Месяц и Мрак перенесли нас через пропасть куда шире этой, легко-легко – только мы