Читать книгу "Всадник без головы - Томас Майн Рид"

— У нас этого не допустили бы, — добавляет ирландский юрист. — У нас прокурору не разрешили бы говорить до тех пор, пока не наступит время для перекрестного допроса.

— Таковы же законы и нашей страны, — говорит судья, строго глядя на нарушителя. — Обвиняемый, вы можете продолжать рассказ. Пока вы не кончите, вопросы вам имеет право задавать только ваш защитник. Продолжайте. Говорите все, что считаете нужным.

— Я говорил о примирении, — продолжает обвиняемый, — и сказал вам, где оно произошло. Я должен теперь объяснить, почему оно произошло именно там. Вы уже знаете, как мы расстались — мисс Пойндекстер, ее брат и я. Оставив их, я бросился вплавь через реку, отчасти потому, что был слишком взволнован, чтобы задумываться над тем, как мне переправиться, отчасти потому, что не хотел, чтобы стало известно, как я попал в сад. У меня были для этого свои причины. Я пошел вверх по реке — к поселку. Ночь была очень теплой, это, наверно, многие из вас помнят, и, пока я дошел до гостиницы, моя одежда почти совсем высохла. Бар был еще открыт, и хозяин стоял за стойкой. Кров этот не был для меня особенно гостеприимным, и я решил тотчас же выехать на Аламо, чтобы воспользоваться прохладными часами ночи. Я уже отослал своего слугу вперед, сам же предполагал отправиться на следующее утро; но то, что произошло в Каса-дель-Корво, заставило меня поторопиться с отъездом, насколько это было возможно. Расплатившись с мистером Обердофером, я уехал…

— Откуда вы взяли деньги, которыми расплатились?.. — спрашивает прокурор.

— Я протестую! — прерывает его защитник.

— Вот так порядки! — восклицает ирландский юрист, вызывающе глядя на прокурора. — Если бы это происходило в нашем суде, с вами, пожалуй, поговорили бы иначе.

— Тише, джентльмены! — говорит судья повелительным тоном. — Пусть обвиняемый продолжает.

— Я ехал медленно. Спешить мне было незачем. Спать мне не хотелось, и было все равно, где провести ночь — в прерии или под крышей своего хакале. Я знал, что к рассвету доберусь до Аламо, и это меня вполне устраивало. Поглощенный своими мыслями, я не оглядывался назад — по правде сказать, я и не предполагал, что кто-нибудь едет за мной, — пока не проехал около полумили по лесу и не достиг дороги на Рио-Гранде. Тогда я услышал доносившийся сзади топот копыт. Я только что проехал поворот просеки, и увидеть всадника мне не удалось. Но я слышал, что он приближается рысью. Я подумал, что у догонявшего меня человека могут быть враждебные намерения, хотя это не особенно меня беспокоило. Больше по привычке, выработанной жизнью в прерии, по соседству с индейцами, я скрылся в чаще и стал ждать, пока незнакомый всадник не подъедет ближе. Скоро он появился. Можете представить мое удивление, когда вместо незнакомца я увидел человека, с которым мы только недавно поссорились! Когда я говорил о ссоре, я имею в виду не себя, а его. Я не знаю, в каком настроении он был. Возможно, тогда его удержало только присутствие сестры, а теперь он потребует от меня удовлетворения за воображаемую обиду? Господа присяжные, я не буду скрывать, что подумал именно это. Я решил, что не стану прятаться, ибо совесть моя была чиста. Правда, я виделся с его сестрой тайно, но в этом были виновны другие, а не я и не она. Я любил ее всем сердцем, самой чистой и нежной любовью, как и сейчас люблю…

Хотя карета Луизы Пойндекстер стоит за кругом зрителей, девушка слышит каждое слово мустангера, а занавески задернуты неплотно, и она видит его лицо. Несмотря на печаль, сжимающую ее сердце, лицо девушки озаряется радостью, когда она слушает откровенные признания мустангера. Это — отзвук ее чувства. На бледных щеках вспыхнул яркий румянец, но это румянец не стыда, а гордого торжества. Она не пытается скрывать этого. Наоборот, глядя на нее, можно подумать, что она вот-вот выскочит из кареты, бросится к человеку, которого судят за убийство ее брата, и с презрением бросит вызов самым беспощадным обвинителям. Тень грусти снова омрачает ее лицо, но печаль эта вызвана не ревностью, — Луиза слишком хорошо помнит слова, подслушанные у постели больного. Можно ли в них сомневаться? Он повторил их теперь, когда его сознание не помрачено, когда ему грозит смерть, перед лицом которой не лгут.

Глава ХС. ВНЕЗАПНЫЙ ПЕРЕРЫВ В ЗАСЕДАНИИ

Последние слова мустангера, которые доставили такую радость Луизе Пойндекстер, на большинство слушателей произвели совсем иное впечатление. Такова одна из слабостей человеческой натуры: мы испытываем досаду, сталкиваясь с чужой любовью, особенно если это всепоглощающая страсть. Объяснить это нетрудно: мы знаем, что влюбленные совсем не интересуются нами. Это старая история о самолюбии, уязвленном безразличием. Даже те, кто равнодушен к чарам прелестной креолки, не могут побороть в себе зависть; те же, кто влюблен в нее не на шутку, оскорблены до глубины души тем, что они называют «наглым заявлением». Если у обвиняемого нет других доказательств его невиновности, он поступил бы благоразумнее, если бы промолчал. Пока что своими показаниями он только подлил масла в огонь и нажил себе новых недоброжелателей.

Снова ропот в толпе. И опять шумят сообщники Колхауна. Снова кажется, что разбушевавшаяся толпа учинит самосуд над Морисом Джеральдом, что его повесят, не выслушав до конца. Но это только кажется. Майор бросает многозначительный взгляд в сторону своего отряда. Судья властно требует:

— Тише!

Шум стихает. Обвиняемый снова получает возможность говорить. Он продолжает свой рассказ:

— Увидев, кто это, я выехал из чащи и остановил свою лошадь. Было достаточно светло, и он сразу узнал меня. Вместо неприятной встречи, которой я ожидал — и думаю, что имел достаточно оснований для этого, — я был очень обрадован и удивлен его приветливостью. Он дружески протянул мне руку и с первых же слов попросил у меня прощения за свою несдержанность. Нужно ли говорить, как горячо я пожал его руку! Я знал, что это рука верного друга; больше того, я лелеял надежду, что наступит день, когда она станет рукой брата. Я пожал ее тогда в предпоследний раз. В последний раз я сделал это очень скоро, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи и расстались на лесной тропинке, — я не думал, что мы расстаемся навеки… Господа присяжные! Я не стану отнимать у вас время пересказом разговора, который произошел между нами, — он не имеет никакого отношения к этому судебному разбирательству. Мы проехали некоторое расстояние рядом, а потом остановились под деревом. Тут мы обменялись сигарами и выкурили их. И, чтобы закрепить нашу дружбу, мы обменялись шляпами и плащами. С этим обычаем я познакомился у команчей. Я отдал Генри Пойндекстеру свое мексиканское сомбреро и полосатое серапе, а взамен я взял его плащ и его панаму. После этого мы расстались — он уехал, а я остался. Я сам не понимаю, почему остался там… Скорее всего, потому, что это место стало мне дорого — ведь там произошло примирение, которое было для меня такой радостной неожиданностью. Мне уже не хотелось продолжать свой путь на Аламо. Я был счастлив, и мне хорошо было под деревом. Соскочив с лошади, я привязал ее, потом завернулся в плащ и, не снимая шляпы, улегся на траве. Через несколько секунд я заснул. Редко когда сон одолевал меня так быстро. Всего лишь полчаса назад это было бы невозможно. Могу приписать это только чувству приятного успокоения после всех пережитых горьких волнений. Но спал я не очень крепко и недолго. Не прошло и двух минут, как меня разбудил ружейный выстрел. Правда, я не был вполне уверен, это могло мне показаться. Но поведение моей лошади доказывало обратное. Она насторожила уши и захрапела, как будто стреляли в нее. Я вскочил на ноги и стал прислушиваться. Но так как больше ничего не было слышно и мустанг успокоился, я решил, что мы оба ошиблись. Я подумал, что лошадь почуяла близость бродившего в лесу зверя, а то, что показалось мне выстрелом, был просто треск сучка в чаще или, быть может, один из тех таинственных звуков — таинственных потому, что они остаются необъясненными, — которые так часто слышны в чаще зарослей. Я перестал об этом думать, снова лег на траву и снова заснул. На этот раз я проспал до самого утра и проснулся лишь от холодной сырости, пронизавшей меня до костей. Оставаться дольше под деревом было уже неприятно. Я стал собираться в путь. Однако выстрел все еще звучал у меня в ушах — и даже громче, чем когда я слышал его в полусне. Мне казалось, что он донесся с той стороны, куда поехал Генри Пойндекстер. Было ли это плодом фантазии или нет, но я невольно связал этот выстрел с ним и не мог преодолеть в себе желания пойти и выяснить, в чем дело. Идти пришлось недолго. Силы небесные, что я увидел! Передо мной был…