Читать книгу "Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко"

Врачиха тут же сделалась преувеличенно любезной, подчеркнуто поздоровалась еще раз и пригласила сесть.

— Спасибо, — своевременно отказалась я. — Я попала не туда, куда хотела, извините за беспокойство.

Она торопливо вскочила, чтобы меня остановить, но я успела отгородиться холодной белой дверью. Вылавливать меня в коридоре она не решилась.

Но кладу голову на плаху: ей хотелось, чтобы я была больна.

* * *

Я написала заявление на месячный отпуск без содержания. В июле месяце это было вполне безумно. Великий крючкотвор и зануда Ш. раздвинул грудь стократно переработанным воздухом своего начальственного закутка и приготовился к варианту всегдашней тирады о личном эгоизме и общественной безответственности доставшихся ему служащих, но, взглянув на меня, сумел перетолкнуть воздух из легких в обширный желудок, моргнул, кашлянул и подписал. Клянусь, это была первая немая подпись в его неподкупной трудовой биографии.

Потом была эта старуха.

* * *

Она случайно остановилась рядом со мной в ожидании троллейбуса. А может, и не собиралась никуда ехать, а только по-родственному лепилась к отворачивающимся от нее людям. От нее шел болотный запах. Из раздавленной дерматиновой сумки выпирала грязная трехлитровая банка. Банка была пуста. Банка жаловалась, что не была полной никогда и что ее бок изуродован трещиной, похожей на молнию.

Старуха что-то бормотала. Я прислушалась.

— Рупь девяносто, рупь девяносто… — шепталось внутри трухлявого тела.

В рупь-девяносто дотлевал оставшийся жизненный смысл.

Меня она не замечала, я существовала для нее меньше, чем треногобетонная скамейка, на которую старуха упорно пристраивала не удерживающую равновесия сумку. Я отвлеклась на эту скамейку, с которой никак не могли ужиться деревянные седалищные перекладины: если их не отдирали для мелкого кухонного творчества, то ломали по ночам в тоске безрадостной деятельности, и днем обнаженные бетонные культяшки стыдливо отворачивались, притворяясь обломками соседней стройки. Я подумала, что издержками важного существовать легче, там кто-то выполнил обширное дело и некий общественный смысл всепрощающе озаряет и твою индивидуальную непригодность, так что быть мусором обширного предпочтительнее, чем не управиться с мелким своим. Мне стало жаль бетонные уродины, обреченные на пожизненный стыд, а старуху рядом вдруг затрясло, ее косые плечи одинаково запрыгали, а шея, откачиваясь маятником в обратную сторону, стала натужно разворачиваться ко мне, зрачки залихорадило в лобных пещерах, они выделили меня из плотного множества прочих, и указательный палец с изуродованным ногтем угрожающе бодал меня вместе с беззубым шипением:

— Бесовка!.. Бесовка!.. Бесовка!..

Переполненная остановка прицельно воззрилась на меня. Праздное любопытство в лицах сощурилось, глаза померкли для света и узрели во тьме. Вокруг как бы сама собой образовалась пустота. Перед подкатившим троллейбусом быстро и толково застыли несколько монолитных женских спин. В транспорт меня согласно не пустили, а старуху внесли, как дитя, и бережно устроили на заднем сиденье, матерински приспособив на костлявых коленях трехлитровую банку с молнией.

Старухе поверили. А меня обвинили.

Нет, неточно. Слюнявое старухино они проверили собой к убедились.

В эту июльскую жаркую пыль меня прошиб озноб. Я поняла: отныне меня не примут нигде. Старуха вынесла мне приговор.

Так что же отловила во мне эта старая карга?!

О самом опрокидывающем я догадалась дома, куда два часа тащилась пешком. Я догадалась об очевидном: старуха на самом деле что-то видела. Она была глупа, затюкана и неделю ела только то, что находила в мусорных баках, но я была для нее очевиднее, чем непостижимые рупь-девяносто.

И там, на остановке, я ни на секунду не усомнилась, что так и должно быть: я стою, а кто-то видит мое невидимое. И я знаю: да, видит. Я знаю.

Как я знала?..

* * *

В нашем городе кто-то придумал мусорные баки в виде рога изобилия. Одно такое сооружение имело пребывание напротив моей квартиры, и я убеждалась, как форма влияет на содержание: изобильный рог постоянно лежал на боку и извергал свои богатства на прохожих, и наша маскирующаяся под пенсионерку дворничиха мстила за мусорное население района жильцам моей девятиэтажки, начиная добросовестно шоркать метлой по асфальту не позднее пяти утра. Днем из рога изобилия добывали прожиточный минимум бездомные собаки. Собак было шесть, они инспектировали рог изобилия поочередно, никогда не сталкиваясь возле точки общепита, четко соблюдая сложившийся регламент, а в свое безобеденное время дружно перекрывали чужакам подступы к источнику жизни.

Однажды иерархия нарушилась, все шестеро расположились совсем близко, а около урны сидел незнакомец — крупный, когда-то белый пудель. Даже с моего четвертого этажа было видно, насколько и как давно он грязен, — каракулевая шерсть спеклась островами. На рог изобилия пудель принципиально не обращал внимания, явно пребывая здесь с иной целью. Кто-то сердобольный кинул кусок булки, пудель проводил ее траекторию косым взглядом, шестерка хозяев насторожилась, но гость демонстративно отвернулся от подачки. Знакомые псы мирно осели.

В происходящем наличествовал сюжет, и я стала ждать.

Через какое-то время пудель встал. Его взгляд, как поводок, прикрепился к молодой женщине. Женщина была занята своим и на собаку не отреагировала. Пуделя это не смутило. Он дождался наименьшего расстояния между собой и нужным человеком и профессионально пристроился с левой руки.

Я не без разочарования решила, что насчет какого-то там сюжета ошиблась, что явилась собачья хозяйка, хотя и нерадивая, но все равно самая единственная, так что пуделиная проблема, можно сказать, исчерпалась, и я вполне свободно могу заняться своими — например, моему наследственному пекинесу Туточке, опять исхудавшему от очередного приступа скромности, приготовить бульон из куриных лапок, которые догадливо придумала фасовать на килограммы наша птицефабрика.

Уговорив Туточку не умирать от голода и на этот раз, я без особой цели посмотрела в окно и изумилась: грязный пудель сидел на прежнем месте. У сюжета началось второе действие.

Самое время погладить давно выстиранное белье, решила я и придвинула обеденный стол к подоконнику.

Так же как и недавно, пес еще трижды пристраивался к разным людям, всякий раз интеллигентно с левой стороны, и так же скрывался из пределов окна, но минут через семь-девять возвращался обратно и садился на облюбованное место, с тем же внимательно-избирательным выражением на лохматой морде. Он никуда не спешил, он сидел, как председатель никому не ведомого конкурса на лучшего собачьего хозяина, и спокойно измерял необходимые для этого стати прохожих. Ничего общего в выбранных им людях я не нашла — пенсионер, женщина в годах, молодой человек с «дипломатом». Но и пожилых, и с «дипломатами» проходило немало, а пес не удостаивал их особым вниманием.