Читать книгу "Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Михайлович Сергеев"

Финский коммунист Арво Туоминен, бывший в 1934 г. участником хлебозаготовительного отряда, позднее вспоминал: «По первому моему впечатлению, оказавшемуся прочным, все были настроены контрреволюционно и вся деревня восставала против Москвы и Сталина»; в деревне «не услышать было гимнов великому Сталину, какие слышишь в городах», господствовало мнение, что Сталин, как организатор коллективизации, – закоренелый враг крестьян, и крестьяне желали его смерти, свержения его режима и провала коллективизации даже ценой войны и иностранной оккупации. Слух о грядущей войне, за которой последует вторжение иностранных войск и отмена колхозной системы, оставался самым частым слухом в советских деревнях все 1930-е гг. Вполне понятно – после прелестей коммунистического управления никакая иностранная оккупация не казалось страшной.

Вот как описывает М. А. Шолохов в письме к Сталину методы хлебозаготовок в его родном Вешенском районе в еще одном голодном 1933 г.: «…колхозник получал контрольную цифру сдачи хлеба, допустим, 10 центнеров. За несдачу его исключали из колхоза, учитывали всю его задолженность, включая и произвольно устанавливаемую убыточность, понесенную колхозом за прошлые годы, и предъявляли все платежи, как единоличнику. Причем соответственно сумме платежей расценивалось имущество колхозника; расценивалось так, что его в аккурат хватало на погашение задолженности. Дом, например, можно было купить за 60–80 руб., а такую мелочь, как шуба или валенки, покупали буквально за гроши… Было официально и строжайше воспрещено остальным колхозникам пускать в свои дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, в погребах, на улицах, в садах. Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью – будет сам выселен с семьей. И выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающих детишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице. Днем, как тени, слонялись около своих замкнутых домов, а по ночам искали убежища от холода в сараях, в мякинниках. Но по закону, установленному крайкомом, им и там нельзя было ночевать! Председатели с[ельских] советов и секретари ячеек посылали по улицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домов колхозников на улицы. Я видел такое, что нельзя забыть до смерти: в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками… В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребенок замерз на руках у матери». Перечисляет Шолохов и другие способы выбивания хлеба: «В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: „Скажешь, где яма? Опять подожгу!“ В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос»; «в Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом „прохладиться“ выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают»; «в Чукаринском к[олхо]зе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 человек демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику – подозреваемому в краже – во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал „огонь“ по связанному колхознику. Если устрашенный инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу»; «в Солонцовском к[олхо]зе в помещение комсода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом» и т. д.

В 1932 г. на Кубани председатель колхоза Н. В. Котов и двое его коллег были расстреляны за то, что предоставляли своим колхозникам семенные ссуды в удвоенном объеме, Каганович и Микоян публично одобрили этот приговор и пригрозили тем же самым любому другому коммунисту, который «проявит мягкотелость и будет относиться к колхозам в народническом духе (выделено мной. – С. С.)».

Всего во время голода 1932–1933 гг., спровоцированного тотальным изъятием зерна у крестьян Украины и Казахстана, Поволжья и Кубани, Дона и Южного Урала, умерло, по разным оценкам, от 4,6 до 8,5 млн человек, в XX в. больше людей погибло от голода только в Китае после 1958 г. В досоветской России случаев голода было очень много, но, как правило, цари и императоры открывали для голодающих запасы продовольствия, в отличие от Сталина, отказавшегося сделать это, равно как и от закупок зерна за границей, и уж, конечно, не выставляли вокруг голодающих районов заградотряды, не дававшие отчаявшимся людям вырваться из зоны бедствия. К 13 марта 1933 г. ОГПУ арестовало 220 тыс. беглецов, из них 187 тыс. были отосланы обратно умирать в свои деревни, остальные отданы под суд или отправлены в фильтрационные лагеря. И это не было каким-то «произволом на местах», а санкционировалось специальной директивой, подписанной Сталиным и Молотовым, где «массовый выезд крестьян „за хлебом“» объявлялся якобы организованным «врагами Советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации „через крестьян“ в северных районах СССР против колхозов и вообще против Советской власти».

При обсуждении проекта Конституции 1936 г. в сельских районах Ленинградской области агенты НКВД зафиксировали такие типичные разновидности «антисоветских» и «контрреволюционных» разговоров: «1) разжигание недовольства колхозников по отношению к рабочим (то есть недовольство крестьянами своим более низким, чем у рабочих, социальным статусом. – С. С.); 2) распространение пораженческих настроений; 3) требование прекращения планирования государством хозяйственной жизни колхозников, освобождения крестьян от выполнения гос. обязательств; 4) распространение провокационных слухов о том, что „Конституция – фикция“; 5) требование возвращения кулаков с мест высылки и возвращения им имущества; 6) требование открытия всех церквей, запрещения антирелигиозной пропаганды, высказывание антисемитских настроений и т. п.». Наконец, «особого внимания заслуживают факты обработки к.-р. элементом колхозников за необходимость объединения крестьян в специальные политические организации с целью противопоставления их государству».

Анализ сводок ОГПУ/НКВД и письма крестьян в «Крестьянскую газету» свидетельствуют о том, что «память о коллективизации не давала образу Сталина как „доброго царя“ утвердиться в предвоенной деревне» (Ш. Фицпатрик). Например, в спецсообщении УНКВД по Ростовской области от 4 июля 1938 г. о ходе подготовки к выборам в Верховный Совет РСФСР среди множества случаев «антисоветской агитации» приводился следующий: «„…если бы умер Сталин, то мы праздновали бы целый год, а когда бы умерли и остальные – Молотов, Каганович, Ежов, то тогда зажили бы вовсю еще лучше“. (Колхозница Чеботарева – арестована)».