Читать книгу "Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Фаустина потерлась подбородком о левое колено. Эта неудача должна была бы ее разозлить, но она почему-то чувствовала себя умиротворенной. Она-то, привыкшая к бурным ночам любви, к неудержимым выплескам страсти и множественным оргазмам, почему-то не рассердилась на эту кратковременную прогулку по тихим водам обыденного секса, может, даже все это ей не так уж и не понравилось. Она проснулась спокойной и безмятежной — это было новое, непривычное ощущение.

Она встала, не побеспокоив Патрика Бретон-Молиньона, который раскинулся на всю кровать и, устраиваясь во сне поудобней, подсунул под себя почти все подушки. Удивляясь, что главного редактора «Матен» не дергают с самого утра телефонными звонками, она наклонилась к столику у кровати и обнаружила, что Патрик выключил мобильник. Должна ли она чувствовать себя польщенной такой расстановкой приоритетов или, наоборот, посмеяться над мужчиной, для которого ночь столь невыразительной любви являет собой нечто исключительное?

Она выглянула в окно и убедилась, что зеваки и фотографы все еще толпятся у особняка Бидерманов. Они паслись на площади группками и поодиночке. Она удовлетворенно вздохнула: приятно осознавать, что шумиха продолжается и место, где она живет, по-прежнему остается в центре событий.

Недалеко от своего дома она заметила Патрисию, которая решительным шагом направлялась в сторону ее подъезда.

— О боже, как же я забыла!

Она забегала по комнатам, кое-как оделась, перехватила волосы резинкой, затворила двери в спальню и побежала открыть Патрисии заранее, чтобы звонок не разбудил Патрика Бретон-Молиньона.

После обмена ритуальными приветствиями и поцелуев в щечку Фаустина пригласила Патрисию в салон. Патрисия была одета в чуть простоватое фиолетовое платье и явно очень напряжена; она вытащила из матерчатой сумки папки:

— Вот тебе рецензии.

Патрисия разложила на низеньком столике папки с рукописными листками.

— Ты не добавишь ничего на словах?

— У меня мало времени, — пробурчала Патрисия. — Все, что надо, там написано. Ты приготовила деньги?

Фаустина протянула ей незаклеенный конверт с купюрами:

— Ты, небось, тоже следишь за нашими новостями?

— Какими новостями?

— Ну, про нашего высокопоставленного соседа, этого мерзавца, Захария Бидермана.

— Меня тошнит от этого.

— Меня тоже.

— И еще больше меня тошнит от людей, которые об этом говорят.

— Почему?

— Потому что они говорят только о нем: что с ним случилось, как он дошел до жизни такой, о его поломанной карьере да обманутых надеждах… Но ведь трагедия-то произошла не с ним, а с ней, с той женщиной, которую он изнасиловал! Это же ей причинили боль!

— Да, так-то оно так…

— «Так-то оно так»? Ты рассуждаешь, как все, Фаустина! Преступник интересует тебя больше, чем жертва. Там, где ты видишь трагедию известного политика, я вижу несчастье, которое произошло с женщиной.

— Ну, не перегибай палку. Это ведь его все знают. И его собирались избрать премьер-министром. А она…

— А как насчет женской солидарности, Фаустина?

— Нет уж, спасибо. В такие вещи я давно не верю. Женская солидарность? Худшие подлости, которые случались со мной в жизни, всегда исходили от женщин.

— Ну, может, ты сама их спровоцировала… Не будем больше об этом, а то я разозлюсь. — И Патрисия с недовольным видом встала и быстро пошла к двери, погруженная в собственные мысли.

Фаустина сухо спросила:

— Патрисия, а ты ничего не забыла?

— Я?

— Ну, следующую порцию книг, которые тебе надо для меня рецензировать. — Фаустина указала на стопку книжек, сложенных на кресле.

— Да, ты права, я совсем забыла, — пробормотала Патрисия.

Она вернулась на несколько шагов и встала перед Фаустиной:

— Я забыла тебе сказать, что завязываю с этим.

— Что?!

— Я не буду больше читать за тебя.

Фаустина машинально поправила:

— Читать для меня.

— Отлично. Ты и сама справишься.

— Сама? Но у меня же не хватит времени!

— У меня тоже.

Патрисия развернулась и взялась за ручку двери. Фаустина вскочила и задержала ее на пороге:

— Да что с тобой стряслось?

Патрисия упрямо смотрела в пол, стараясь не дать воли чувствам. Фаустина сменила тон и спросила участливо:

— У тебя какие-то неприятности?

— Это мое дело.

— Но я же твоя подруга, Патрисия.

Патрисия пожала плечами:

— Нет, ты давала мне работу, и я была твоим литературным негром, но какие мы с тобой подруги?

— Спасибо, это очень мило с твоей стороны.

— Впрочем, даже и настоящей подруге я бы ничего не сказала. А тебе просто сообщаю то, что касается наших дел: я больше не буду за тебя читать ни эссе, ни романы.

— А если я буду больше платить?

— Нет. Я сказала, и это решено, спорить тут не о чем.

— И ты сообщаешь мне об этом вот так, с бухты-барахты, после стольких лет сотрудничества! А мне-то что теперь делать?

— Научишься читать. Смотри, вон у тебя на халате вышиты какие-то слова, можешь для начала повторить алфавит. — И она шагнула через порог.

Фаустина схватила ее за руку:

— Патрисия, ты же никогда такой не была!

Глаза у Патрисии вспыхнули.

— Вот именно! Прощай. — И она ринулась вниз по лестнице.

Фаустина вернулась в квартиру совершенно разъяренной.

Если эта дурища ее бросила, то как, спрашивается, она представит журналистам книги, которых даже не пролистала? Как убедит авторов, которые к ней приходят, что на нее произвел невероятное впечатление их последний роман? И пострадает не только ее работа, но и общий доход: она ведь давно приспособилась перепродавать эти листочки за немалые деньги одному известному парижскому критику, который, как и она, предпочитал рассуждать о книгах, а не читать их.

Она направилась в кухню и приготовила завтрак. Забавно, как много для нее значит этот ритуал. Он успокаивал ее, помогал усмирить подступающий хаос, пока день еще не навалился на нее всей тяжестью.

Она как раз заканчивала жарить яичницу-болтушку, когда на кухню вышел Патрик Бретон-Молиньон с обмотанным вокруг бедер полотенцем; выглядел он не блестяще: впалая грудь с несколькими редкими и длинными волосками, плечи вперед и обвисший животик, хотя в одежде Патрик смотрелся худощавым. Она на мгновение представила себе, как выглядел бы Дани в этом же полотенце и те, кто был до него… Бесспорно, Патрик Бретон-Молиньон был самым блеклым из всех ее поклонников.