Читать книгу "Сашенька - Саймон Себаг-Монтефиоре"

Катенька встала, собрала свои вещи и медленно, стараясь сохранить достоинство, вышла, минуя Кузьму и его кошек. Она плакала: ее глупая вспыльчивость все испортила.

Теперь ей никогда не узнать, что случилось с Сашенькой, никогда не найти Карло. У нее закружилась голова. Надежда умерла.

17

— Опять вы? — скривилась Марико. — Я же вам уже сказала: больше не звоните!

— Но, Марико, пожалуйста! Послушайте одну секундочку, — отчаянно умоляла Катенька. — Я звоню из телефона-автомата возле Лубянки! Я встречалась в Тбилиси с Лалой… Одну секундочку. Я хочу поблагодарить маршала Сатинова. Я узнала, что ваш отец, рискуя жизнью, спас Снегурочку и Карло. Они тоже хотят его поблагодарить.

Молчание. Она слышала, как дышит Марико.

— Мой отец очень болен. Я ему все передам. Не звоните больше!

— Но прошу вас…

Никто не отвечал. Застонав от разочарования, она позвонила Максиму.

— Ну что? — весело приветствовал он Катеньку. — Исследовать историю двадцатого века не так-то просто — со мной подобное происходит постоянно. Не отчаивайся. У меня есть отличная идея. Встретимся на площади Пушкина.

Катенька остановила «Ладу», дала водителю два доллара. На встречу она приехала первой. Стоял изумительный весенний день: ветер был свежий, с еще холодной сини неба светило робкое солнышко. У статуи поэта, окутанной выхлопами машин и запахом сирени, девушки ждали возлюбленных. Очкастые студенты зубрили свои конспекты. Экскурсоводы в синтетических курточках просвещали американских туристов, а к ресторану «Пушкин» подъезжали лимузины немецких банкиров и русских нуворишей.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит,

— читала Катенька надпись на памятнике,

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Стихи Пушкина ее успокоили, придали уверенности.

Мотоцикл въехал прямо на тротуар. Максим стянул свой шлем с рогами и поцеловал Катеньку в своей фамильярной манере.

— Ты выглядишь расстроенной, — заметил он, беря ее за руку. Давай посидим на солнышке, ты мне все расскажешь.

Когда они уселись, Катенька рассказала ему о своей поездке в Тбилиси, о ночи у постели Лалы, о том, что Роза — Сашенькина дочь. Потом о своей недавней встрече с сотрудниками бывшего КГБ.

— Ты отлично потрудилась, — заверил ее Максим.

— Я поражен! Но позволь, я кое-что тебе объясню. Софья Цейтлина сказала, что в органах ей сообщили: Сашеньку осудили на десять лет без права переписки.

Обычно так говорили, когда речь шла о высшей мере наказания.

Катенька обомлела.

— А как же бывшая зэчка, которая уверяла, что видела Сашеньку в лагере в 1950-х?

— КГБ любило запутывать таким образом людей. В деле сказано, что Мендель умер от «сердечного приступа». Еще один эвфемизм. Это означает — он умер во время допроса: его забили до смерти.

— Значит, эти документы написаны особым языком? — спросила Катенька.

— Боюсь, что да. В период репрессий было много случайностей, но в то же время в том мире не было простых совпадений: все связано невидимыми нитями. Нужно лишь их найти. «Направить дело Палицыной в ЦК ВКП(б)», — повторил он. — Я знаю, что это означает. Поехали со мной. Садись.

Катенька забралась на его черный мотоцикл, натянула джинсовую юбку на колени. Вокруг хрипели бесчисленные моторы, Максим маневрировал в беспорядочном транспортном потоке. Он вырвался на Тверскую, круто свернул налево у памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому, затем — вниз с крутого холма. Катенька закрыла глаза и подставила лицо свежему ветру, который неистово трепал ее волосы.

Они остановились у бетонного корпуса брежневских времен с замызганным стеклянным фасадом и потемневшим фризом с барельефами Маркса, Энгельса и Ленина над вращающимися дверями.

Максим ловко соскочил с мотоцикла, снял шлем и пригладил волосы. Так он больше походил на «металлиста» восьмидесятых, чем на историка. Он первым вошел в прохладный мраморный вестибюль, Катенька за ним. В вестибюле лепились торговые точки, где продавали компакт-диски «Бон Джови», кепки и шляпы, перчатки — почти как на толкучке в былые времена. Но в глубине вестибюля, у лифтов, охраняемых двумя совсем юными солдатиками, стоял мраморный бюст Ленина. Макс предъявил свой читательский билет, Катенька — паспорт. Взамен паспорта ей выдали разовый талон.

Максим повел ее вверх по лестнице. Мимо столовой, где было душно и пахло борщом, к лифтам, которые с пыхтением доставили их еще выше, — Катенька не успела даже оглянуться, как Максим завел ее в читальный зал со стеклянными стенами и удивительным видом на Москву.

— Нет времени любоваться крышами, — прошептал он, когда старые коммунисты неодобрительно посмотрели на них, оторвавшись на время от документов. — У нас есть тут местечко.

Они сели в уголке, закрытом от посторонних глаз стеллажами с книгами.

— Жди здесь, — велел он. Она с улыбкой слушала, как громко скрипит при ходьбе его байкерский прикид.

Через минуту он вернулся с кипой коричневых папок и сел возле Катеньки. От него приятно пахло кожей, кофе, бензином и лимонным одеколоном.

— Это, — прошептал он, — партийный архив.

Видишь эти папки с шифром 558? Это личный архив Сталина. Официально он закрыт, и не думаю, что его когда-нибудь откроют. — Он бросил ей первую папку.

— Я раньше просматривал эти документы и заметил фамилию Сатинова. Когда написано, что дело направлено в Центральный комитет, это означало: лично товарищу Сталину. Здесь все, что писали Сталину. Ну же, Катенька, смотри на букву «С».

Она открыла папку и обнаружила записку с пометкой Поскребышева:

«5-го мая 1939 года, 21.00.

Тов. И. В. Сталину

Совершенно секретно. Мне стало известно, что т. И. Н. Палицын распорядился организовать наблюдение за своей женой Александрой — членом ВКП(б) , не согласовав это ни с Политбюро, ни со мной как наркомом.

Подпись: Л. П. Берия, комиссар госбезопасности первого ранга, нарком внутренних дел СССР».

— Видишь, — начал объяснять Максим, — до Берии дошло, что Палицын следит за своей женой.

— Как он мог узнать?

— Вероятно, из-за крошечной бюрократической ошибки.

Для Берии всегда делались копии прослушанных разговоров, и уже он решал, какие из них направлять Сталину. Палицын, ополоумев от ревности, приказал записи разговоров жены показывать ему лично, только ему. Помнишь, он написал: «Копий не делать»? Возможно, секретарь, как обычно случается с секретарями, забыл и по привычке отправил копии пленок Берии, который по законам того времени вынужден был доложить лично Сталину о таком вопиющем нарушении правил в отношении партийной номенклатуры. Берия не испытывал ни малейшей враждебности к Палицыным. Более того, он знал, что после ужина на майские праздники Сталин поотечески симпатизировал Сашеньке. Видишь? — Максим постучал по листку. — Тон записки абсолютно нейтральный. Сталин часто терпимо относился — а порой и с юмором — к семейным сплетням.