Читать книгу "Путешественница. Книга 2. В плену стихий - Диана Гэблдон"

Кровь полилась в фарфоровую чашку, пятная ее платье.

Толпа издала крик, но потом умолкла, созерцая происходящее. Умолкла и флейта; лишь барабан продолжал бить, даже громче, чем прежде.

Маргарет беззаботно отбросила обескровленную тушку в сторону, и ее тут же подобрал выскочивший из толпы мальчишка.

Мисс Кэмпбелл рассеянно стряхнула кровь с юбки и рукой с красной повязкой подняла чашку.

— Сначала гости, — учтиво произнесла она. — Вам одну порцию, миссис Малкольм, или две?

К счастью от необходимости отвечать меня избавил Измаил, сунувший мне в руки грубо выделанную роговую чашку и жестом давший понять, что я должна из нее выпить. Имея в виду альтернативу, я без колебаний поднесла сосуд к губам.

Там оказался свежей перегонки ром, терпкий и крепкий настолько, что у меня перехватило горло и я закашлялась. В роме ощущался духовитый привкус каких-то трав: напиток на чем-то настояли или в него что-то подмешали. Впрочем, вкус был хоть и резковатый, но не такой уж противный.

Другие чаши, подобные моей, ходили по кругу в толпе, передаваясь из рук в руки. Измаил жестом дал мне понять, что я должна выпить больше. Не возражая, я поднесла чашу к губам и сделала вид, будто отпила, но глотать не стала. Что бы здесь ни происходило, мне следовало сохранить трезвую голову.

Рядом со мной мисс Кэмпбелл маленькими, изящными глоточками пила ром из своей «чайной» чашки. В толпе нарастало взволнованное ожидание: люди снова стали раскачиваться, а одна женщина запела. Ее хриплый низкий голос составлял непривычный контрапункт с боем барабана.

Тень головного убора Измаила упала мне на лицо, и я подняла взгляд. Он тоже раскачивался взад-вперед, его белая, без воротника рубаха окропилась кровью и прилипла к вспотевшей груди. Неожиданно мне подумалось, что сырая крокодилья голова должна весить не менее тридцати фунтов. Вес немалый — надо полагать, мускулы его шей и плеч сводит от напряжения.

Он воздел руки и тоже запел. По моей спине пробежала дрожь и словно свернулась кольцом в нижней части позвоночника, где мог бы быть хвост. С лицом, закрытым крокодильей мордой, голос Измаила звучал совсем как голос Джо — такой же низкий, вкрадчивый, но с властными, повелительными нотками. Зажмурившись, я почти поверила, что это и есть Джо в своих золоченых очках и с золотым зубом, который становился виден, когда он улыбался.

Я снова открыла глаза и испытала настоящее потрясение, увидев вместо дружелюбного лица зловещую крокодилью морду с холодными, злобными глазами, полыхавшими желто-зеленым огнем. Во рту у меня пересохло, уши заполняло какое-то жужжание.

Ночь у костра была полна глаз — черных, сверкающих, широко открытых. Паузы между куплетами песни заполнялись стонами и возгласами.

Закрыв глаза, я резко потрясла головой и схватилась за край деревянной скамьи, цепляясь за ее грубую вещественность. Я знала, что не пьяна, но в ром явно подмешали сильнодействующие травы, и сейчас дурман распространялся по моей крови, глаза слипались, несмотря на все мои попытки противиться этому.

А вот отрешиться от звучания голоса, то возвышавшегося, то падавшего, я не могла — он продолжал звучать в ушах.

Сколько времени это продолжалось, сказать трудно. Я пришла в себя внезапно, когда вдруг смолк барабанный бой и прекратилось пение.

Вокруг костра воцарилась полная тишина, слышно было лишь потрескивание пламени и шелест листьев на ночном ветру, да еще крыса с шуршанием пробежала по пальмовой крыше хижины у меня за спиной.

Дурман в моей крови еще оставался, но воздействие его уже сходило на нет; я чувствовала, как возвращается ясность мысли. Чего нельзя было сказать о толпе: устремленные в одну точку, немигающие взоры людей походили на стену зеркал, и мне вдруг вспомнились легенды моего времени о зомби и колдунах вуду, лишавших людей воли. Что там говорила Джейли? «Легенды — многоногие твари, но каждая из них хоть одной ногой опирается на правду».

Наконец Измаил заговорил. Крокодилью маску он снял, и теперь она лежала на земле у наших ног, темные глаза скрывались в тенях.

— Они явились! — возгласил он, подняв мокрое от пота, изможденное лицо и повернувшись к толпе. — У кого есть вопросы?

В ответ из толпы, продолжая раскачиваться, выступила и осела на землю перед помостом молодая женщина в тюрбане. Она положила руку на одну из деревянных скульптур, грубое резное изображение беременной женщины, и с мольбой подняла взор. Произносимые ею слова оставались для меня непонятными, но догадаться, в чем заключался вопрос, было совсем нетрудно.

— Айя, гадо, — прозвучал рядом со мной голос, но принадлежал он вовсе не Маргарет Кэмпбелл.

То был старушечий голос, высокий и надтреснутый, но уверенный и явно содержавший утвердительный ответ.

Молодая женщина охнула от радости и простерлась ниц на земле. Измаил легонько ткнул ее ногой, и она, мгновенно поднявшись, попятилась назад, в толпу, прижимая к себе маленького резного идола, качая головой и вновь и вновь повторяя нараспев: «Мана… мана… мана…»

Следующим вышел молодой человек, судя по облику родной брат первой просительницы. Прежде чем заговорить, он почтительно присел на корточки и коснулся своей головы.

— Grandmиre, — начал он, произнося слова в нос, на французский лад.

«Бабушка? — подумала я. — Что бы это значило?»

— Ответит ли на мое чувство женщина, которую я люблю? — спросил он, стыдливо уставившись в землю.

Фетишем, избранным им, оказалась веточка жасмина. Он держал ее так, что она касалась запыленных босых ног.

Женщина рядом со мной рассмеялась: в старческом голосе звучала беззлобная ирония.

— Не сомневайся, — промолвила она. — Ответит, и не тебе одному, а еще троим мужчинам, кроме тебя. Поищи другую, менее щедрую, но более достойную.

Удрученный юноша убрался, и его сменил пожилой мужчина. Он говорил на незнакомом мне африканском диалекте, и когда коснулся одной из глиняных фигурок, в голосе его звучала горечь.

— Сетато бойе, — прозвучал ответ.

Но чей? На сей раз то был голос мужчины, взрослого, но не старого, отвечавшего на том же наречии гневным тоном.

Я украдкой бросила взгляд на свою соседку, и, несмотря на жар от костра, меня пробрало холодом. Ее лицо не было лицом Маргарет. Черты вроде бы оставались теми же, но в просителя вперились чужие, сверкающие, настороженные глаза; губы обрели беспощадный, властный изгиб, а когда с них срывались суровые слова, бледное горло разувалось и опадало, как у лягушки.

«Они явились», — так, кажется, сказал Измаил.

Да, именно «они». Сам он стоял в стороне, молчаливый, но бдительный, и я приметила, как его взгляд остановился на мне, прежде чем снова метнуться к Маргарет. Или к тому, кто сейчас находился на ее месте.

«Они». Один за другим люди выступали вперед, преклоняли колени и задавали вопросы. Некоторые говорили по-английски, некоторые по-французски, кто-то на смешанных диалектах, распространенных среди местных рабов, а иные на африканских наречиях, тех, что были в ходу на их родине. Разумеется, я понимала не все, но когда вопрос задавался на английском или французском языке, он обычно предварялся почтительным обращением «бабушка» или «дедушка». А один раз прозвучало «тетушка».