Читать книгу "Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865 - Джеймс М. Макферсон"

class="p1">Вопрос об эффективности блокады превратился в ключевой вопрос международной политики первого года войны. Международным законом, важным для ведения блокады, был один из разделов Парижской морской декларации, к которой в 1856 году после Крымской войны присоединились европейские державы (но не Соединенные Штаты): «Для того чтобы быть признанной, блокада должна быть эффективной; иными словами, сопровождаться привлечением достаточного для прекращения доступа к объекту блокады количества сил». Дипломаты южан настаивали на том, что легкость, с которой беглецы преодолевали блокаду в 1861 году, доказала ее неэффективность, следовательно, ни одно государство не должно признавать ее. Такой была традиционная позиция американцев в отношении британских блокад, особенно во время наполеоновских войн, когда Соединенные Штаты игнорировали требования англичан и вели торговлю с обеими сторонами. Но сейчас положение изменилось. Основной целью дипломатии Конфедерации в 1861 году было убедить британцев объявить блокаду незаконной, что послужило бы прелюдией к началу действий королевского флота в защиту английской торговли с Югом.

Главным аргументом международной стратегии южан был хлопок. В британской экономике доминировала текстильная промышленность. «Что произойдет, если не экспортировать хлопок в течение трех лет?» — спрашивал южнокаролинец Джеймс Хэммонд в своей легендарной речи 1858 года о „Короле Хлопке“. — Англия, а вместе с ней и весь цивилизованный мир, рухнули бы, не будь Юга». В 1861 году южане абсолютно уверовали в неизбежность британской интервенции из-за вопроса о хлопке. Через несколько дней после взятия форта Самтер один торговец из Чарлстона так говорил корреспонденту лондонской Times: «Если эти презренные янки осмелятся ввести блокаду и лишат вас нашего хлопка, просто потопите их корабли и признайте Конфедерацию. Я полагаю, это должно произойти еще до осени». В июле 1861 года вице-президент южан Александр Стивенс выразил уверенность, что «рано или поздно [блокада будет] снята или же Европу ждет революция»: «Наш хлопок… это гигантский рычаг, с помощью которого мы можем решить свою судьбу»[733].

Чтобы привести этот рычаг в действие, южане решили наложить эмбарго на экспорт хлопка. «Козыри на руках у нас, — торжествовала Charleston Mercury, — и мы собираемся выкладывать их, пока не обанкротятся последние хлопчатобумажные фабрики Англии и Франции или пока те не признают нашу независимость». Memphis Argus советовала плантаторам: «Оставляйте весь хлопок на плантациях. Не посылайте ни единого волокна в Новый Орлеан или Мемфис, пока Англия и Франция не признают Конфедерацию. Ни единого волокна!»[734] Хотя правительство в Ричмонде никогда официально не объявляло об эмбарго, общественное мнение в его поддержку было настолько мощным, что буквально ввело его самостоятельно. Большая часть урожая 1860 года была уже отправлена в Европу до войны. Погрузка хлопка, собранного в 1861 году, должна была начаться в сентябре, но, несмотря на слабость блокады, хлопок почти не вывозили. Весной 1862 года южане засадили хлопком лишь около половины сельскохозяйственных площадей, а остальную часть пустили под продовольственные культуры. Импорт хлопка в Британию в 1862 году составил всего 3 % от объемов 1860 года.

Такая «хлопковая дипломатия» поначалу казалась многообещающей. Английские и французские официальные лица обменивались встревоженными мнениями о перспективах хлопкового голода. Текстильные магнаты Ланкашира и Лиона поговаривали о банкротстве. «Англия должна прорвать блокаду, или миллионы ее граждан умрут от голода», — заявила в сентябре 1861 года одна из газет от имени рабочих ткацких фабрик. В октябре премьер-министр виконт Пальмерстон и министр иностранных дел лорд Расселл согласились с тем, что «хлопковый вопрос может иметь очень серьезные последствия к концу года»: «Мы не можем позволить нескольким миллионам наших граждан погибнуть только для того, чтобы Соединенные Штаты испытали чувство удовлетворения». Британские и французские дипломаты обсуждали возможность совместных действий, направленных на отмену блокады[735].

Но в конце концов этому помешал ряд факторов. Главным из них было желание Расселла и Пальмерстона избежать втягивания в войну. «Ради всего святого, давайте будем по возможности держаться в стороне от этих событий», — говорил Расселл в мае 1861 года, а Пальмерстон высказался в духе «двое дерутся — третий не мешай». Даже абстрагируясь от агрессивных предостережений госсекретаря Сьюарда не ввязываться в конфликт (к которым британцы отнеслись как к невежественному пустозвонству), Лондон понимал, что любое действие против блокады может привести к конфликту с Соединенными Штатами, который будет иметь для интересов Англии более пагубные последствия, чем временная потеря южного хлопка. «Наша истинная стратегия, — сказал Пальмерстон Расселлу 18 октября, — следовать избранной нами линии и держаться от этого конфликта подальше»[736]. Французский император Наполеон III склонялся к вмешательству, но не желал предпринимать никаких шагов без сотрудничества с Англией.

Если правящие круги Великобритании были возмущены «запугиванием» Сьюарда, то многие простые англичане гораздо больше негодовали из-за попытки Конфедерации прибегнуть к экономическому шантажу. «[Если южане] полагают, что смогут при помощи хлопка вынудить нас выступить на их стороне, — заявила Times, — то им следовало лучше подумать». «[Вмешаться в войну на стороне Юга] только потому, что он перестал посылать нам хлопок, было бы шагом недостойным… Британский парламент никогда не пойдет на столь позорную сделку», — заявил лорд Расселл в сентябре 1861 года[737].

Вследствие щепетильности британцев (и французов) по вопросу блокады дипломаты южан не могли допустить продолжения хлопкового эмбарго. Создавалась парадоксальная ситуация: коль скоро Европа не получала хлопок, блокаду нельзя было объявить неэффективной. В феврале 1862 года в ответ на вопрос французского министра иностранных дел эмиссар Конфедерации в Париже признал, что «несмотря на весьма значительное количество судов… успешно прорвавших блокаду, риск быть захваченными слишком велик, чтобы более осторожные судовладельцы отважились на подобные попытки». Это было фатальным признанием! Восемь дней спустя министр иностранных дел Великобритании Расселл представил позицию Империи по этому вопросу: «Тот факт, что отдельные суда успешно прорывают блокаду… сам по себе еще не означает признания ее неэффективной согласно международному законодательству», поскольку она была усилена дополнительными соединениями, «достаточными для того, чтобы воспрепятствовать входу [в порт], или для того, чтобы создать очевидную опасность для входа и выхода из порта». К февралю блокада вполне удовлетворяла этому определению. Вторым веским доводом против принятия Британией аргументов южан являлось стремление не создавать прецедент, который мог бы обернуться против безопасности Англии в будущей войне. Генеральный стряпчий полагал, что Великобритания должна противиться «новомодным трактовкам международного права, которые могут сделать невозможным в будущем эффективное использование блокады, лишив [Британию], таким образом, морского могущества»[738].

Ожидания южан на ликвидацию блокады с помощью вмешательства извне не оправдались по двум парадоксальным причинам: из-за «успешного» хлопкового эмбарго, лишь доказывавшего состоятельность блокады, и колоссального объема экспорта хлопка в 1857–1860 годах, который вместо утверждения могущества «Короля Хлопка»