Читать книгу "Bella Германия - Даниэль Шпек"

Как же я ненавижу такие места. Бетонные крепости, пропитавшиеся болью. В больницах я всегда чувствую себя беспомощной и маленькой.

Медсестра за стойкой хотела отправить нас восвояси: приемные часы закончились. Я включила на полную свое обаяние. Все впустую. Винченцо в ярости пнул ногой мусорную корзину:

– Мы с дочерью проехали больше тысячи километров, чтобы проститься с моим отцом, который лежит при смерти. Плевать я хотел на ваши приемные часы!

После чего схватил меня за руку и потащил к лифтам. Я не могла не одобрить этот его поступок.

Палата Винсента оказалась пуста. Я подумала, что мы ошиблись дверью, но потом узнала его очки на прикроватной тумбочке. На вешалке висел пиджак Винсента. Постель разобрана. Я испугалась. Два дня, прошедшие с моего визита сюда, обернулись вечностью. Я, во всяком случае, стала совсем другим человеком.

Вошла медсестра. Удивилась, обнаружив нас, с любопытством посмотрела на Винченцо:

– Вы его сын?

Винченцо кивнул.

– Он ждал вас.

Мы замерли.

– Господина Шлевица оперируют.

– Что случилось?

– Возникли осложнения. Вам лучше расспросить главного врача. Он лично занимается господином Шлевицем.

– Насколько это опасно?

– Господин Шлевиц сильный. Я отвозила его в операционную и скажу вам: он выкарабкается.

Она улыбнулась, но мне стало не по себе.

– Где его дочь? – спросила я.

– Поехала домой, к детям. Всю ночь провела здесь. Вернется, как только сможет.

Ничего не оставалось, как ждать. Мы выпили кофе из автомата, позвонили в службу доставки пиццы. Я выросла на пицце глубокой заморозки. Потом появились арабские лепешки с мясом. Какие еще кулинарные изыски готовит нам будущее?

– Che schifo[162], – ворчал Винченцо, открывая коробку, доставленную мальчиком-индусом. – Это вы называете пиццей?

Тем не менее мы умяли все до крошки, запивая кофе из автомата. Больницы – последний бастион, не взятый еще соевым латте.

– Наверное, нужно позвонить Джованни и Розарии, – предложила я.

– Нет. Это касается только меня и… – Он кивнул в сторону операционной, не называя имени, и вдруг спросил: – Так что было в том письме?

– Не знаю. Я его не вскрывала. Но он очень хотел с тобой поговорить.

У Винченцо зазвонил мобильник. Кармела. Они разговаривали по-итальянски. Интересно, счастлив ли с ней Винченцо.

– Что было потом? – спросила я, когда он закончил говорить.

– Когда потом?

– Как у тебя сложилось с семьей? Как ты добился успеха? Ведь сейчас ты имеешь немало.

Винченцо задумчиво смотрел на меня.

– Этого не добиваются, – сказал он. – Это просто приходит. В конце концов, и мы сами – часть всего происходящего.

– Кармела тебя ждала?

– Нет, сразу выскочила замуж за какого-то строительного подрядчика из Палермо. Когда я вернулся, она не хотела меня знать.

– И что ты?

– Искал смерти.

Глава 74

Винченцо ушел от родных. Просто исчез, без следа. Он не хотел видеть ни родственников, ни знакомых, ничего из того, что напоминало бы ему, чем он мог бы стать в жизни. Он желал раствориться, стать никем, чужим среди чужих. Отвергнув первую родину, не спешил возвращаться и на вторую.

В Италии появилось частное телевидение, какой-то сумасшедший застрелил молодую пару, занимавшуюся сексом в «фиате», а новое немецкое правительство во главе с Гельмутом Колем платило иностранцам за то, чтобы они уезжали. Отступные составляли по десять тысяч пятьсот марок на каждого взрослого и по полторы тысячи на ребенка. Винченцо до всего этого не было никакого дела.

В Палермо он встретил механика из «Тарги», который сделал из его «альфы» гоночную машину. Вместе они отправились в Финляндию и за полярным кругом устроили ледовые ралли – на сумасшедшей скорости, по слепящей глади замерзшего моря.

С год Винченцо скитался по Европе в поисках гоночных контрактов, хватался за любые. Третья лига, отмороженные соперники – take the money and run[163]. Но он больше не стремился побеждать. Забыться – вот все, что ему требовалось. А ничто так не притупляет боль, как опьянение скоростью. Только за рулем ему и удавалось переместиться в настоящее и забыть о прошлом.

И он больше не любил автомобили. Он проклинал их, как алкоголик проклинает спиртное. Однажды слетел с трассы в заросли, расколошматил машину. Напарник сломал ногу, сам же Винченцо отделался парой царапин. Если он искал смерти, то она его – нет. Периоды между гонками оборачивались адскими муками.

Как-то раз один из пилотов попал в аварию и Винченцо удалось вскочить в престижную гонку, заняв его место. Влиятельная публика, вечная дуэль «Альфы» и «БМВ». Но если «Формула-1» – арена для честолюбцев, жаждущих мировой славы, то здесь был circus maximus[164]. Не гонки джентльменов, а битвы гладиаторов под вопли обезумевшей толпы. У него была машина прошлого года выпуска, контракт в независимой команде, вокруг – бездельники, не считающие денег. Винченцо был для них табула раса, никому не известный, не воспринимаемый всерьез.

Слава, семья, дети – это для других, для тех, кто цеплялся за жизнь. Винченцо – нет. В опасные моменты он тормозил мгновением позже. Рисковал при любой возможности. В последнем заезде даже не стал менять колеса, хотя все соперники заехали на пит-лейн. Гонка следовала за гонкой, «большой цирк» колесил по Европе. Винченцо ни разу не доехал до пьедестала, но ни разу и не сошел с дистанции. У него появилась репутация: звезд с неба не хватает, но цепкий.

В последнем чемпионате он снова выступал за «Альфу». Его «альфетта» давно пережила свои лучшие годы, болид заметно уступал новым БМВ. Но Винченцо в тот год гонялся как сам дьявол и к концу безумного сезона 1985-го оказался-таки на вершине пьедестала – венок на шее, серебряный кубок в руках. Все произошло быстрее, чем он успел в это поверить. Три года абсолютной беспросветности, между жизнью и смертью, и вот его имя в заголовках газет.

И вовсе не талант принес ему этот успех, а равнодушие к победе и отсутствие страха перед поражением.

Он вернулся на Салину и от причала пешком пошел домой. Стоял безветренный октябрьский день. Море было недвижно. Мать Розарии жила все в том же старом доме. Она приняла Винченцо без лишних вопросов и приготовила ossobuco[165]. После еды Винченцо отправился к морю, чувствуя себя свободным как никогда. Больше не нужно никому ничего доказывать. Венок он положил на могилу матери.