Читать книгу "Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский"

Интрига не удалась, потому что барон Бретейль – независимо от того, был ли он или не был предупрежден о надеждах, которые возлагались на его личное обаяние, – не пожелал использовать его в политических целях. Он привез с собой в Петербург жену и, согласно одной из статей данной ему официальной инструкции, в которой герцог становился в явное противоречие не с тайной дипломатией, а с самим собой, начал хлопотать о возвращении… Понятовского собственной персоной. Я отказываюсь понимать, каких счастливых результатов ждал министр от этой встречи? Секретная инструкция более логично высказывалась за то, чтобы поляк оставался в Варшаве. И, если не считать тех мелких размолвок, на которые я указывал выше, – это единственный пункт, вызывавший в то время разногласие между программами обеих дипломатий. Да и тут Людовик XV вскоре почти уступил своему министру, приказав барону Бретейлю действовать сообразно с волей Елизаветы.

Преемник маркиза Лопиталя вообще не оправдал доверия, возлагавшегося на его дарования. Приехав в Петербург в июне 1760 г., он очутился здесь на втором плане, куда его отодвинуло, во-первых, присутствие прежнего посла, замешкавшегося на берегах Невы, а теперь, по-видимому, намеренно откладывавшего свой отъезд, и, во-вторых, ход событий на театре войны. Теперь было не время вести дипломатические переговоры: надо было драться с Фридрихом. И война, которая, по опасениям Версаля, могла дать России слишком большое преимущество над ее союзниками, действительно готовила ей ряд блестящих побед.

Взятие Берлина

За время от ноября 1759 до февраля 1760 года Фридрих сделал новые попытки примириться с Петербургом через посредство генерала Вейлиха, которому было поручено вступить с Россией в переговоры по поводу обмена пленными, и через г. Пехлина, бывшего полковника голштинской службы. Фридрих по-прежнему находил свое положение крайне непрочным. «Почти глупо с моей стороны существовать еще», – говорил он де Катту. Встретив отказ со стороны России, несмотря на то, что, по его предположениям, посредником между ним и Елизаветой должен был быть сам великий князь, – он предался мрачным опасениям, которые поверял в письмах принцу Генриху: «Я дрожу, когда вижу приближение кампании», – писал он.

Начало этой кампании не оправдало однако его страхов. Переговоры, которые велись между Россией и Австрией, надолго задержали военные приготовления австрийцев, а вопрос о главнокомандующем, вновь поднятый в Петербурге, грозил остановить и армию Салтыкова. Осужденный и заподозренный еще со времени прежней кампании, Салтыков должен был разделить свою власть с Фермором, который, впрочем, внушал всем такое же недоверие, как и его товарищ. Командование армией исходило, в сущности, из самого Петербурга, конференция, учрежденная Елизаветой, была ее главным штабом, и малейшие передвижения войск решались указами, которые обсуждались и составлялись за много сотен верст от театра войны.

Иные из этих указов были, естественно, неисполнимы, другие нелепы и даже безумны. Но в сентябре был издан один, которому было суждено нанести Фридриху страшный удар. По инициативе французского военного агента графа Монталамбера и австрийского военного атташе, по происхождению англичанина, Пленкета, между Петербургом и Веной вырабатывался план движения на Берлин общими силами, Салтыков и даже Даун ничего не знали об этом. Когда пришло время осуществить этот план, Салтыков захворал, Фермор не хотел о нем и слышать, и Даун тоже отказался от его исполнения. Но в Петербурге продолжали настаивать, и конференция заговорила угрожающим тоном. Тогда Даун и Фермор решили произвести, вместо предписанной им операции с главными армиями, смелый набег небольшого отряда. С двумя тысячами гренадеров, двумя драгунскими полками, небольшим числом казаков и двадцатью пушками русский генерал Тотлебен быстро двинулся в сторону прусской столицы. За ним следовали вспомогательный русский корпус под командой Чернышева и австро-саксонский корпус под начальством Ласси, каждый из них шел на расстоянии одного или двух дней пути друг от друга. В Берлине стоял гарнизон из трех батальонов и почти не было укреплений, Фридрих был принужден очистить дорогу к городу, набег Тотлебена мог рассчитывать таким образом на полный успех.

Салтыков однако нашел его опасным и бесполезным, и надо признаться, что его мнение нашло подтверждение у самого авторитетного из судей. «Если бы движение русских было скомбинировано с движением шведской армии, – сказал Наполеон,– от него зависел бы исход войны, но в том виде, как оно было произведено, оно не было опасно». Вопреки этому приговору, я нахожу вопрос еще спорным. Вы сами будете об этом судить.

Пройдя саксонскую Лузацию, Тотлебен проник в Бранденбург через Губен и Буков и очутился у ворот Берлина 23 сентября. Комендант города, генерал-лейтенант фон Рохов, счел сопротивление бесполезным. Но старик Левальдт, побежденный при Гросс-Эгерсдорфе, и Зейдлиц, еще не оправившийся от полученных им при Кунерсдорфе ран, склонились к противоположному мнению. После неудачного штурма Тотлебен, артиллерия которого не могла действовать – «все (пушки) были ранены и разорваны и вся амуниция выстрелена», писал он в своей реляции, – потребовал подкреплений, в то время как принц Вюртембергский, призванный на помощь осажденным, собрал наспех четырнадцать тысяч человек и готовился дать сражение русским. Но тут подошли Ласси и Чернышов с восемнадцатью тысячами человек, и в ночь на 28 сентября прусская армия отступила. Берлин, брошенный на милость победителей, готовился пережить все ужасы нашествия врагов, когда в ту же ночь, не посоветовавшись с Ласси и Чернышовым и даже открыто нарушая их приказание, Тотлебен вступил в переговоры с почетными гражданами Берлина и подписал капитуляцию, которая впоследствии не без основания была признана вопиющим актом измены.

Тотлебен был подкуплен Фридрихом несколько месяцев назад – это со временем обнаружилось – и поддерживал с ним секретную переписку.

Берлин откупился контрибуцией в полтора миллиона талеров и двумястами тысяч талеров на войско, которые, если верить австрийцам, были очень неравномерно распределены между союзниками. «Мы играем роль зрителей и, так сказать, рабов Тотлебена», – писать Ласси. Очистив военные склады и арсеналы, взорвав два литейных и один ружейный завод и шесть пороховых мельниц на Шпрее, победители не тронули, однако, Потсдамского дворца, но зато русские, австрийцы и саксонцы, все с одинаковым удовольствием предали самому варварскому разграблению Шенгаузен и Шарлоттенбург, причем погибла драгоценная коллекция антиков, доставшаяся Фридриху по наследству от кардинала Полиньяка. Все было разгромлено от Берлина до Шпандау, и, чтобы доказать свое усердие, Тотлебен пригрозил высечь несколько журналистов, провинившихся в том, что они дурно отзывались о России во время войны. Он ограничился, впрочем, лишь подобием экзекуции на городской площади, и бедные журналисты, уже раздетые для порки, остались целы и невредимы. Один купец польского происхождения, Гоцковский, добившийся сокращения контрибуции, назначенной первоначально в размере четырех миллионов, спас, кроме того, еще королевские фабрики, между прочим, суконную, которая одевала всю армию. А 30 сентября столица Пруссии была уже свободна. Фридрих мчался к ней на помощь из глубины Силезии, и, узнав о его приближении, русские, австрийцы и саксонцы «рассыпались в один миг все, как дождь», – по выражению Болотова. Первые укрылись за Одер, чтобы соединиться с главной армией, вторые ушли в Саксонию навстречу Дауну, а шведы, уже двинувшиеся на Берлин, опять отступили в Померанию.