Читать книгу "Мятеж реформаторов. Когда решалась судьба России - Яков Гордин"

Те лидеры тайного общества, те молодые офицеры, которые вступили в действие, вывели солдат на площадь и на площади защищались, вели себя в конкретных условиях идеально точно. Они делали именно то, что могли в этих условиях делать.

И ответственность за провал восстания лежит совсем не на них.

Они и после крушения плана, в сумятице сбитой последовательности действий, неясных задач, отсутствия единого командования, сделали так много, что до последнего момента качались весы…

И Николай это прекрасно понимал.

ОТСТУПЛЕНИЕ Об ИЗВЕСТНЫХ И НЕИЗВЕСТНЫХ ГЕНЕРАЛАХ

Восстание 14 декабря продолжалось около пяти часов. Настоящие боевые действия — обстрел картечью боевых порядков мятежников и подавление артиллерийским же огнем слабых попыток возобновить сопротивление — заняли не более получаса.

Кавалерийские атаки на каре были демонстрацией в куда большей степени, чем боевыми атаками.

Настоящая борьба на площади в этот день была психологической борьбой, борьбой за настроения гвардейской массы. И можно с полной уверенностью сказать, что если бы перед фасами московского каре и фронтом Экипажа ходили не штабс-капитаны, лейтенанты и поручики, а полковники, то настроение оказавшихся на стороне Николая полков было бы иным — пассивное сочувствие восставшим могло при определенных условиях стать активным, А условия эти — например, агитация или прямой призыв членов тайного общества, в немалом количестве находившихся в рядах правительственных войск, — в свою очередь, могли возникнуть при наличии штаб-офицеров в лагере восставших.

Особенность восстания 14 декабря, о которой нельзя ни на минуту забывать, состояла в том, что мятеж проходил под "законным лозунгом". Нарушителем закона, самозванцем, мятежником в глазах восставших полков был именно Николай. Солдаты прямо называли его сторонников — изменниками. Лозунг верности первой присяге, клятве, крестоцелованию, конечно же, не исчерпывал солдатских надежд и желаний, но он был на первом плане. И каждый фактор, укреплявший эту видимость законности действий восставших, оказывался жестоким ударом по лояльности солдат к Николаю. Присутствие в рядах восставших штаб-офицеров, а в идеале хотя бы одного генерала, должно было мощно повлиять на сознание пехотинцев и кавалеристов, окружавших Сенатскую площадь.

Во время противостояния на площади, после крушения плана Трубецкого, вся надежда мятежных офицеров возлагалась на переход других полков на их сторону. Попытки прямого воздействия на солдат делались неоднократно. Капитан Игнатьев, в то время командир роты преображенцев, писал позже: "Из мятежной толпы высылали к роте неоднократно низших чинов л. — гв. Московского полка для переговоров. При запрещении стрелять в них капитан поручил фельдфебелю Андреянову и некоторым унтер-офицерам удалять сих людей посредством убеждения"[76].

Агитация эта была опасна для правительственной стороны не только потому, что победа восставших сулила гвардейцам уменьшение срока службы, но и по исконной солдатской солидарности. Солдаты, выведенные для усмирения бунта, не питали ни малейшей озлобленности против мятежников даже в самых лояльных Николаю полках.

Измайловец поручик Гангеблов показал, что когда их батальон шел уже 15-го числа из-за города, где был дислоцирован, в Петербург, то во время остановки на окраине, у Красного кабачка, к батальону подошел корнет Скалой из Лейб-уланского полка, двигавшегося впереди. "Вдруг является… Скалой, как бы в беспамятстве, и начинает рассказывать об ужасах бунта; между прочим говорил, что митрополит вышел со крестом увещевать взбунтовавшихся измайловцев, но что гренадеры первого батальона, вырвав у него крест, били им преосвященного и что они, лейб-уланы, ожидают только первого сигнала от нашего батальона, чтоб единодушно закричать: "Ура, Константин!""

Это происходило уже после подавления восстания.

И мы можем представить себе, каково было напряжение на площади в часы противостояния.

В подобной атмосфере появление перед фронтом одной из ненадежных частей генерала или штаб-офицера с призывом защищать права императора Константина могло привести солдат в ряды мятежников.

Заговорщики прекрасно это понимали, мечтали о поддержке их выступления "густыми эполетами", жаждали участия старших офицеров и генералитета. Но несмотря на то, что они использовали смутные симпатии "сильных персон" к некоторым их намерениям как материал для агитации, те полулегенды, которые возникли в утро 14 декабря, созданы были не членами тайного общества. Их создала реальность.

В следственных делах мелькают упоминания о генералах, которых декабристы надеялись привлечь для защиты кандидатуры Константина, то есть для поддержки легальной части действий.

Арбузов показал, что за несколько дней до восстания у Рылеева "Бестужев лейб-драгун сказал, что к Якубовичу приезжали граф Бобринский и Самойлов и открылись ему в нерасположении к его императорскому высочеству Константину Павловичу, и явно предлагали вступать с ними в партию, услышав же, я спросил, что ж думает делать, на что мне Рылеев и Бестужев сказали, что сей час Чичерин, генерал-майор, об этом узнает и верно пошлют немедленно к Константину Павловичу, а между тем скажут Якубовичу, чтоб старался узнать все обстоятельно".

Разговоры о генерале Чичерине, по свидетельству Арбузова, возникали и перед самым восстанием, но решено было в конце концов его не извещать.

Это показание открывает совершенно новый сюжет — несильное, но тем не менее существовавшее в начале междуцарствия движение в пользу Николая среди гвардейских офицеров и попытки тайного общества противостоять и этому движению. Все это происходило на конспиративном уровне, поскольку Константин считался императором, Бобринский и Самойлов действовали в пользу отстраненного генералами Николая. Кто принадлежал к этой "партии" кроме названных лиц — неизвестно.

Но нам сейчас важен генерал Чичерин, который был командиром Лейб-драгунского полка и всей 1-й бригады легкой гвардейской кавалерии, в которую этот полк входил.

Генерал Чичерин был близким другом семьи Бестужевых. Именно он убедил Александра Бестужева пойти служить в лейб-драгуны. Михаил Бестужев так описывал эту сцену: "Генерал Чичерин в мундире шефа Лейб-драгунского полка держал такую речь:

— Друг мой, Саша! Ты не любишь фрунта, а хочешь быть полезным военной службе по ученой части — прекрасно! Но для этого одного желания мало, надо иметь возможность, — то есть на первый раз хоть добиться обер-офицерских эполет, а их тебе не дадут без знания фрунтовой службы, хоть бы ты с неба звезды хватал. Итак, если уже тебе не миновать горькой участи, мы постараемся ее облегчить, сколько возможно. Вот мой совет: я беру тебя в свой полк юнкером; месяцев пять-шесть ты потрешь солдатскую лямку, и потом ты офицер — ты свободен, и я благословляю тебя на все четыре стороны, — держи экзамен хоть прямо в начальники штаба".

Конечно, Михаил Бестужев восстановил этот монолог через несколько десятилетий весьма приблизительно — по памяти. Но по сути он вряд ли ошибался. Вся ситуация решительно говорит в пользу генерала. А тот факт, что он был близок к бестужевскому дому, свидетельствует о его несомненной порядочности — человеческой и политической. Аракчеевец в этой роли непредставим.