Читать книгу "Дзержинский. От "Астронома" до "Железного Феликса" - Илья Ратьковский"

10 января он приезжает в Омск. Именно этот город станет основным местом пребывания Дзержинского в Сибири. Здесь он будет находиться, с перерывами на поездки по Сибири, с 10 января по 4 марта 1920 г.[1145] Приехав в Омск, он сразу, в первый день пребывания в городе, издает приказ № 6, в котором сообщает железнодорожникам Сибири о целях его командировки: «Жизнь важнейших наших промышленных предприятий, нашей крупной промышленности, оставшейся на снабжении государства, зависит теперь от того, будут ли своевременно доставлены заготовленные в Сибири хлеб и мясо; движение на железных дорогах республики зависит от того же; засев яровых хлебов в голодающих местностях зависит также от того, будет ли подвезено зерно для посева из Сибири, хлеб для голодающих. От этого зависит, следовательно, и самое существование республики Советов, потому что враги учитывают каждый момент наших затруднений, каждый момент нашей слабости: на этом они строят планы удушения трудовой России». При этом далее он указывал, что доля Сибири в продовольственном обеспечении республики составляет 20 %. Однако в декабре 1921 г. из Сибири поступило лишь 20 % нормы грузов[1146]. Тем самым срыв поставок грозил новым обострением голода.

Вместе с тем, уже в первые дни пребывания в Омске Дзержинский осознал, что московские представления о плохом состоянии дорог и транспорта в Сибири не соответствуют реальности: они находились еще в худшем положении, чем предполагалось. Отчасти это была вина работников центрального аппарата НКПС, не обратившего внимания на кризисные явления на сибирских дорогах в предшествующий летне-осенний период. Практически ничего не было сделано в плане подготовки железнодорожного транспорта к зиме. Как признавал Дзержинский: «Конечно, вина наша — НКПС, мы не предвидели, не обратили внимания месяца 3–4 тому назад. Правда, сюда приезжал Емшанов (уполномоченный НКПС), но ничего здесь не сделал. Я чувствую на него огромную обиду. Я вижу, что для того, чтобы быть народным комиссаром путей сообщения, недостаточно хороших намерений. Лишь сейчас, зимой, я ясно понимаю, что летом нужно готовиться к зиме. А летом я был еще желторотым, а мои помощники не умели предвидеть… Видишь, невеселое у меня настроение… Как долго я здесь останусь — не знаю. Думаю, что до марта…. Я здесь нужен, и хотя не видно непосредственных результатов, но мы проводим большую работу, и она даст свои результаты, она приостановила развал, она начинает сплачивать усилия всех в одном направлении и дает уверенность, что трудности будут преодолены. Это меня поддерживает и придает сил, несмотря ни на что…»[1147]. Как позднее рассказывал Дзержинский корреспонденту «Известий ВЦИК», «Транспорт оказался в очень тяжелом состоянии. Потребовался чрезвычайно сильный нажим, с одной стороны, и большая помощь со стороны моей экспедиции и Сибревкома — с другой, чтобы транспорт сумел встать на ноги»[1148].

Важнейшей задачей, которую надо было решить, было, по мнению Дзержинского, улучшение материального положения железнодорожников Сибири. Было полное невнимание со стороны органов Компрода к нуждам рабочих транспорта, систематические перебои в снабжении, которые оказали самое пагубное влияние на работу транспорта[1149]. О работниках последнего учреждения Дзержинский 7 февраля откровенно писал жене: «Тебя пугает, что я так долго вынужден буду находиться здесь… но я должен с отчаянной энергией работать здесь, чтобы наладить дело, за которое я был и остаюсь ответствен. Адский, сизифов труд. Я должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожиданий Республики. Сибирский хлеб и семена для весеннего сева — это наше спасение и наша опора в Генуе. Не раз я доходил здесь до такого состояния, что почти не мог спать — бессильный гнев наводил меня на мысль о мести по отношению к этим негодяям и дуракам, которые здесь сидят. Они нас обманывали — здесь было совершенно пустое место. А среди масс, даже партийных, было равнодушие и непонимание того, какой грозный период мы переживаем. Нам самим нужно было заняться всем — связать между собой и с округом разрозненные части вытянутой нити сибирских дорог. Необходимо наблюдать за каждым распоряжением, чтобы оно не осталось на бумаге, необходимо было всех поднять, чтобы приняли участие в выполнении поставленной перед нами боевой задачи. Я вынужден сдерживать свой гнев, чтобы окончательно не разрушить организацию. К тому же и в политическом отношении здесь неблагополучно. Дает себя знать рука эсеров и агентов Японии. В такой атмосфере я должен здесь работать»[1150].

В этом же письме он писал: «Сегодня Герсон в большой тайне от меня по поручению Ленина спрашивал Беленького о состоянии моего здоровья, смогу ли я еще оставаться здесь, в Сибири, без ущерба для моего здоровья. Несомненно, что моя работа здесь не благоприятствует здоровью. В зеркало вижу злое, нахмуренное, постаревшее лицо с опухшими глазами. Но если бы меня отозвали раньше, чем я сам мог бы сказать себе, что моя миссия в значительной степени выполнена, — я думаю, что мое здоровье ухудшилось бы. Меня должны отозвать лишь в том случае, если оценивают мое пребывание здесь как отрицательное или бесполезное, если хотят меня осудить как наркомпути, который является ответственным за то, что не знал, в каком состоянии находится его хозяйство. Этот месяц моего пребывания и работы в Сибири научил меня больше, чем весь предыдущий год, и я внес в ЦК ряд предложений. И если удастся в результате адской работы наладить дело, вывезти все продовольствие, то я буду рад, так как и я и Республика воспользуемся уроком, и мы упростим наши аппараты, устраним централизацию, которая убивает живое дело, устраним излишний и вредный аппарат комиссаров на транспорте и обратим больше внимания на места, на культурную работу, перебросим своих работников из московских кабинетов на живую работу на местах…»[1151].

Оставил воспоминания об этом дне и Герсон. «В Сибири Феликсу Эдмундовичу сильно нездоровилось. Об этом стало известно Владимиру Ильичу. Но он знал, что Дзержинский не любит подвергаться врачебному осмотру, и приказал созвать консилиум и осмотреть больного, но так, чтобы тот не знал об этом намерении. Результаты освидетельствования и заключение консилиума Ленин потребовал прислать ему в Москву.