Читать книгу "Нутро любого человека. Дневники Логана Маунтстюарта - Уильям Бойд"

Постскриптум к памятной записке

Джона Вивиана я увидел через две недели после возвращения домой. Я сидел в „Корнуоллисе“, потягивая пиво со сладким хересом, когда он вошел и скользнул на стул рядом со мной. Волосы Джона были коротко острижены и выкрашены в седину, на нем была спортивная куртка, а под курткой — рубашка и галстук.

— Джон, — сказал я. — Господи, какой вы элегантный.

— Ушел в подполье, — откликнулся он. — Во всяком случае, пытаюсь. Это в Германии можно уйти в подполье, пара пустяков, а попробуй-ка сделать это в нашей долбанной стране.

— Однако, маскировка у вас неплохая.

— Спасибо. Вы чемодан получили?

— Да, бросил его во Франции.

Челюстные мышцы его напряглись.

— Ну и ладно. Послушайте, у вас остались какие-нибудь деньги?

— Я все отдал Юргену.

— Юргену?

— Парню из Цюриха. Я как раз хотел вам рассказать. После того, как он вручил мне чемодан, у меня возникли подозрения. Я вскрыл замок — чемодан был набит старыми газетами.

Джона Вивиана, похоже, пробила судорога.

— Мудак! — несколько раз повторил он. Потом посидел немного, растирая себе виски.

— А что там должно было лежать, Джон?

— Не важно. Теперь уже нет. Слушайте, вы не ссудите мне десятку? Я на мели.

— Не на такой, как я. У меня фунт семьдесят пять, чтобы протянуть до пятницы. Я беден, Джон. Беднее вас.

Он смерил меня взглядом:

— Цвет нации, а? Джизус-Колледж, Оксфорд.

— Гонвилл-энд-Киз, Кембридж.

Мы расхохотались. Я отдал ему фунт и Джон ушел[231], ни разу не обернувшись.

Французский дневник

4 мая 1979 года Логан Маунтстюарт посетил в Пимлико избирательный участок своего округа, проголосовал за лейбористов и покинул страну. Ко времени, когда Маргарет Тетчер объявили новым премьер-министром, он уже находился на французской земле. Узнав о результатах всеобщих выборов, ЛМС окончательно убедился в том, что переезд в Сент-Сабин был мудрейшим и благоразумнейшим поступком.

Квартиру на Тарпентин-лейн ЛМС продал соседу сверху, „Субедару“ Сингху — за 28 000 фунтов наличными. Примерно 5 000 фунтов предназначались для ремонта „Пяти кипарисов“. Большую часть работы предстояло произвести на первом этаже — там ЛМС решил поселиться, поскольку одолевать крутые лестницы ему, в его преклонном возрасте, нисколько не улыбалось, — что касается верхних этажей, он решил ограничиться починкой протекающей крыши, заменой подгнивших половиц и тому подобным. В итоге, на первом этаже образовалась вполне удобная квартира, состоящая из гостиной с большим очагом, кабинета, просторной кухни-столовой и спальни, к которой примыкала ванная комната. Мебель, привезенная с Тарпентин-лейн, легко поместилась в нее, а на двух стенах кабинета были устроены книжные полки, на которых расположились библиотека и архив ЛМС. Значительных работ потребовала „лачуга батрака“, которую переделали в домик о двух спальнях, немного тесноватый, но опрятный и чистый. Его ЛМС намеревался сдавать в аренду летним отпускникам, подкрепляя тем самым скромный доход, который ему предстояло получать от остатка наличности Сингха, помещенного под высокие проценты в банк „Societe Generale“ в Пюи л'Эвек.

ЛМС подсчитал, что сможет с относительным удобством жить в „Пяти кипарисах“ на 2000 фунтов в год — и эта жизнь будет в любом случае куда более приятной, чем та, которую он вел бы на Тарпентин-лейн. В дальнейшем выяснилось, что сдавать „лачугу“ в июле-августе не составляет никакого труда — постояльцы возвращались сюда год за годом. Он завел кошку (чтобы справиться с водившимися в доме мышами), которую назвал „Ходжем“, и собаку (кобеля, на три четверти бигля, на одну спаниеля) — для охраны и для компании, — получившую, по очевидным причинам, имя „Боузер“.

Тихо обосновавшийся в „Пяти кипарисах“, ЛМС стал вскоре хорошо известен жителям Сент-Сабин. Близость деревни позволяла без труда добираться до нее пешком, что он часто и делал, придерживаясь того мнения, что прогулка — лучшее в его преклонные лета упражнение. По рыночным дням, то есть каждую среду, он приезжал туда на своей мотоциклетке и набивал седельные сумки провизией на всю следующую неделю.

ЛМС благоразумно дал понять местным жителям, что трудится над большим романом („Октет“), полагая, что это избавит его и от случайных визитеров, и от вопросов о том, чем он занимается. Его двоюродная сестра Люси Сансом каждый год, в конце мая, приезжала к ЛМС, чтобы провести с ним две недели отпуска. Она неизменно останавливалась в „лачуге“, и нередко эти двое в течение целого дня ни разу друг друга не видели, — пока не встречались перед ужином за аперитивом: ситуация, которую оба находили идеальной.

Несмотря на свое полу-затворничество, ЛМС быстро обзавелся обширным кругом французских знакомых, услужливых, всегда готовых прийти на помощь, в немалой мере облегчавших бережливую жизнь, которую он вел в сельской Франции.

Записи во французском дневнике делались от случая к случаю, они не датированы, порою создается впечатление, что проходили месяцы без появления новой. События, связанные с мадам Дюпети имели место в основном между 1986 и 1988 годами.

–

Из всей древесины, какую я сжигаю в моем очаге, хуже всего принимаются вишневые поленья. Крепкое вишневое полено сопротивляется пламени почти так же, как бетон. Следующим по невозгораемости стоят кедр, дуб и ильм. Замыкает перечень сосна, которая сгорает слишком быстро и оставляет массу пепла. Ни одна из этих пород искрами не плюется, зато акация совершенно ужасна. Вскоре после переезда сюда я совершил ошибку — разжег в очаге поленья акации. Когда они занялись, из очага понеслись такие звуки, точно в нем-то и находится центр Бейрута, — беспорядочная пальба. Потом оттуда полетели схожие с трассирующими пулями на излете маленькие угольки. В конце концов, мне пришлось вылить в очаг ведро воды, отчего комната наполнилась влажным серым дымом. Больше ни-ни.

Читаю „Аду“ Набокова: книгу местами блестящую, но вызывающую недоумение — впавшая в буйство idee fixe[232], которая оставляет дружественно настроенного читателя плестись в ошеломлении где-то далеко позади. Должен сказать, что, как приверженец стиля — слово не очень верное, на деле тут просто должен стоять какой-то синоним индивидуальности, — ВН с его манерной искусностью, с нежеланием позволить спящему слову мирно спать и дальше, все больше и больше обретает в этой книге сходство с автором, скорее пораженным нервным тиком, чем наделенным естественным, индивидуальным голосом, пусть голос его и остается звучным и сочным. Нарочитое изобилие, украшения ради украшений понемногу начинают утомлять и тебя одолевает желание увидеть простое, изящное повествовательное предложение. Вот в этом-то вся и разница: в хорошей прозе точность должна неизменно торжествовать над украшательством. Намеренная усложненность это знак того, что стилист достиг фазы упадка. Нельзя каждый день питаться только икрой и паштетом из гусиной печенки: иногда все, чего жаждут твои вкусовые окончания, это простая тарелка чечевицы, пусть даже ее приходится добывать в Пюи.