Читать книгу "Белые зубы - Зэди Смит"

Днем он нашел в шкафу забытую восьмушку марихуаны — целлофановый пакетик, который он не решился выкинуть шесть месяцев назад. И все выкурил. Немного — прямо в своей комнате (курил в форточку), еще немного в Гладстон-парке, большую часть на стоянке возле Уиллзденской библиотеки и прикончил остатки в общежитии у некоего Уоррена Чэпмена — южно-африканского скейтбордиста, с которыми они когда-то дружили. И теперь, стоя на платформе с остальными братьями, он был под таким кайфом, что слышал не только звуки в звуках, но и звуки в звуках звуков. Он слышал, как мышь бежит по рельсам, и стук ее лапок вписывался в высшую гармонию, в высший ритм, вместе с неровным сопением старушки, стоявшей в двадцати футах от него. И даже когда подошел поезд, он различал эти звуки сквозь его грохот. Миллат знал, что если выкуришь много-много травы, то достигнешь уровня дзен-буддистской ясности, но при этом будешь в норме, словно вообще не курил. Миллат хотел бы чувствовать себя именно так. Но он не смог дойти до дзен-буддистской ясности. Травы не хватило.

— Что с тобой, брат Миллат? — заботливо спросил Абдул-Колин, когда двери вагона открылись. — Цвет лица у тебя какой-то нездоровый.

— He-а, все нормально, — сказал Миллат и вполне правдоподобно принял нормальный вид. Трава — не то что алкоголь: как бы тебя ни развезло, ты всегда можешь более или менее собраться. Чтобы доказать самому себе, что это так, Миллат медленно и уверенно прошел в конец вагона и сел между братом Шивой и восторженными австралийцами, едущими на ипподром.

У Шивы, в отличие от Абдул-Джимми, была буйная молодость, и он с пятидесяти ярдов узнавал эти красноречивые красные глаза.

— Миллат, приятель, — сказал он достаточно тихо, чтобы братья не услышали его за грохотом поезда. — До чего ты себя довел?

Миллат поднял голову и посмотрел вперед, на свое отражение в стекле.

— Я готовлюсь.

— Как? Выводя себя из строя? — прошипел Шива. Он взглянул на ксерокопию суры 52, которую никак не мог выучить. — Ты что, больной? Это же и в нормальном состоянии невозможно запомнить, а уж если как ты…

Миллат слегка качнулся и заторможенно повернулся в Шиве.

— Я готовлюсь не к чтению суры, а к действиям. Потому что никто, кроме меня, не способен действовать. Мы теряем одного человека, и все остальные тут же предают общее дело. Все бегут, а я остаюсь.

Шива промолчал. Миллат намекал на недавний «арест» брата Ибрагима ад-Дина Шукраллаха под фальшивым предлогом: уклонение от налогов и гражданское неповиновение. Никто не принимал всерьез эти обвинения, но все знали, что это предупреждение (не в самой мягкой форме) о том, что полиция следит за деятельностью КЕВИНа. После его ареста Шива первым предложил отступить от плана А, и к нему тут же присоединились Абдул-Джимми и Хусейн-Ишмаэл, который, несмотря на свое желание драться все равно с кем, боялся за свой магазин. Целую неделю шли споры (Миллат отстаивал план А), а 26 декабря Абдул-Колин, Тайрон и Хифан решили, что план А не отвечает долгосрочным интересам КЕВИНа. Не могут же они позволить себе оказаться в тюрьме, пока в КЕВИНе нет лидеров, способных их заменить. Итак, с планом А было покончено. На ходу придумали план Б. Он заключался в том, что семь членов КЕВИНа придут на пресс-конференцию Маркуса Чалфена, встанут и прочитают суру 52 «Гора» сначала на арабском (это сделает Абдул-Колин), а потом на английском. Узнав про план Б, Миллат вышел из себя.

— И это все? Почитаете ему Коран, и все? И это называется наказать его?

А как же месть? Как же сладкое: воздаяние, джихад?

— Ты хочешь сказать, — мрачно поинтересовался Абдул-Колин, — что недостаточно слова Аллаха, данного пророку Магомету — Сала Аллаху Алайи Уа Салам?

Конечно нет. Но несмотря на то, что план Б выводил Миллата из себя, ему пришлось сдаться. Вместо споров о чести, жертвенности, долге, жизни и смерти — всего того, ради чего Миллат и вступил в КЕВИН, — вместо всего этого разгорелись споры о переводе. Все сошлись на том, что ни один из переводов Корана не может быть признан словом Аллаха, но в то же время все признавали, что план Б утратит свою весомость, если никто не поймет, что скажут члены КЕВИНа. Итак, вопрос был в том, какой перевод и почему. Будет ли это перевод одного из ненадежных, но признанных ориенталистов: Пальмера (1880), Белла (1937–39), Арберри (1955) или Дэвуда (1956)? Специфический, но поэтичный перевод Дж. М. Родуэлла (1861)? Или старый добрый Мухаммед Мармадьюк Пиктхолл, обращенный из Англиканской церкви в ислам (1930)? Или перевод одного из арабских братьев: прозаический Шакира или цветистый Юсуфа Али? Пять дней спорили о переводе. Когда Миллат в те дни приходил в Килберн-Холл, ему ничего не стоило представить, что эти болтуны, собравшиеся в кружок, эти якобы фанатичные фундаменталисты на самом деле редакторское собрание «Лондон ревью оф букс».

— Но Дэвуд же нудный! — яростно спорил брат Хифан. — Например, пятьдесят два — сорок четыре: «И если они увидят, как падает кусок неба, они скажут: „Это всего лишь туча облаков!“» «Туча облаков»? Что за ерунда? Родуэлл, по крайней мере, пытается передать поэзию, особый дух арабского языка: «И если узрят они пряди небес падающие, то скажут: „Это облако густое“». «Пряди», «облако густое» — это ведь гораздо сильнее!

Потом, запинаясь, заговорил Хусейн-Ишмаэл:

— Я, конечно, простой мясник, владелец магазина, может, я не все понимаю… Но мне очень нравится вот это… это, кажется, Родуэлл… да, Родуэлл пятьдесят два — сорок девять: «И когда опустится ночь, прославляй Его на закате звезд». «Опустится ночь». Хорошая фраза. Прямо как из баллады Элвиса. Гораздо лучше, чем у Пиктхолла: «И ночью славословьте Его при заходе звезд». «Когда опустится ночь» — гораздо, гораздо лучше.

— Мы что, ради этого собрались? — закричал на них Миллат. — Ради этого мы вступили в КЕВИН? Чтобы сидеть и ничего не делать? Сидеть тут и играть словами?

Но план Б был принят. И вот они несутся по линии Финчли-роуд к Трафальгарской площади, чтобы его осуществить. Поэтому-то Миллат и обкурился. Чтобы у него хватило смелости сделать что-нибудь еще.

— Я не сдаюсь, — невнятно пробормотал Миллат на ухо Шиве. — Разве мы для того здесь, чтобы сдаться? Я не для этого вступил в КЕВИН! Ты для чего вступил в КЕВИН?

По правде говоря, Шива вступил в КЕВИН по трем причинам. Во-первых, потому что ему надоело быть единственным индуистом в мусульманском ресторане. Во-вторых, потому что быть главой отдела внутренней безопасности КЕВИНа намного круче, чем официантом в «Паласе». И в-третьих, из-за женщин. (Не из-за женщин КЕВИНа, которые были красивы, но до крайности целомудренны, а из-за обычных женщин, которые восхищались его новыми манерами и на которых его новый аскетизм производил огромное впечатление. Им нравились его борода и шляпа. Они говорили ему, что в тридцать девять лет он наконец-то стал настоящим мужчиной. Их приводило в восторг то, что он отказался от женщин. И чем больше он от них отказывался, тем большей популярностью пользовался. Пока эта закономерность работала, и у Шивы за последнее время было больше женщин, чем за всю жизнь кафиром.) Но Шива почувствовал, что сейчас лучше не говорить правду, и ответил: