Читать книгу "Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич"

— Там есть наши?

— Я ничего не знаю, ты ничего не знаешь. Читай, что там за трюк Шкуро придумал.

— Читаю:

«Казачество, проснись! Из дому доносится истошный призыв о помощи, там казачество истекает последней кровью в тяжкой, непосильной борьбе и зовет нас, еще крепких духом, еще не забывших неньку свою — Кубань родную на помощь себе. Мы должны стать дружно сомкнутым строем, плечом к плечу, воедино. Только в единстве сила, чему с детства учили нас старики, потому я и призываю всех вспомнить этот дедовский завет…»

Здесь я пропущу пустозвонство. Вот, что надо отметить:

«Господа офицеры! Выйдите из своей спячки, оторвитесь от своих будничных, повседневных интересов, бросьте свой взор на Кубань, нам всем дорогую, прислушайтесь к тяжким стонам наших отцов, матерей, братьев и детей. Ведь там «Кубань — ты наша родина» — страдалица, кровью истекающая. Во имя ее поддерживаете и вразумляйте рядовое казачество. Подготовка ведется, окончательный расчет с красными палачами приближается. Родина ждет нашей помощи, и мы все должны ее дать.»

— Сидел бы и молчал, — заметил Палихин. — А то ведь сам лезет. Написано пером. Так, Миша, и зафиксируй: призывает бывших белых офицеров организовываться для борьбы против СССР.

— Теперь надо другую группу — Игната Билого. У него там целая теория в журнале «Вольное казачество». Здесь и этническое братство, и богоизбранный народ, и какое-то особое национальное происхождение… По-моему, Гриша, все сводится к тому, что Шкуро хочет собрать свою армию и командовать ею, как раньше, а этот Билый и все молодые с ним хотят создать свою армию и принимать туда не только кубанцев.

— Вот так и пиши справку, — согласился Палихин. — Две страницы не больше. Там много не любят. И в конце, чтобы, значит, раскалывать эти две группы.

И не придумывать какая лучше, какая хуже, а то сам окажешься хуже.

— Ты, как товарищ Сталин — он тоже говорил, что оба у клена хуже. А я, знаешь, чуть с троцкистами не связался. Такой мужик был крепкий Воронецкий. Уговорил меня на их демонстрацию идти, тогда, помнишь, в двадцать седьмом, что ли… Ничего страшного-то и не было. И «Уроки Октября» неплохая книга. Там же все правильно. Обиделись некоторые, что их ошибки вспомнил Троцкий…

— Миша, ты со своими уроками. Не читал, не слыхал, ничего не знаю… И не рассказывай про Воронецкого никому, нету его.

— Я о другом, Гриша, меня на эту демонстрацию Лена не пустила. Сказала: «Пойдешь — обратно не пущу, и сразу развод». Серьезно сказала.

— Спасла она тебя дурака. Давай заканчивать.

Вышли на улицу. Женщины были в белых свободных платьях и в сандалиях. Оборванцы-беспризорники пели песню из нового фильма:

Позабыт, позаброшен

С молодых юных лет,

Я остался сиротою,

Счастье доли мне нет…

— Значит, ты из иностранного отдела ушел? — спросил Стахеев.

— С иностранцами больше дел не имею. Внутренняя работа.

— А какая должность?

— У нас так просто не разберешь.

Стахеев понял, что приятель скрывает новую должность. Там они все теперь секретят.

Палихин не имел права назвать свою должность. Почувствовав решительные перемены в ОГПУ, особенно в отделах, связанных с заграничными связями, он через своих кубанцев был приглашен на должность «исполняющего», то есть исполняющего приговор. Теперь уже стал старшим исполняющим — следил за ходом-расстрела, вмешивался по необходимости, делал контрольный выстрел. Воронецкий прошел через него — кричал в истерике. А Блюмкин, тот пел «Интернационал»… Новая должность удовлетворяла. Здесь трудно провиниться, тем более совершить политическую ошибку. Следователей легко было обвинить и ликвидировать — в допросах всегда такое накручено. А здесь — принял человека под расписку, сдал тело под расписку.

— Как твой Аркашка? В шестом? Чем увлекается?

— Футбол, кино.

— В стрелковый кружок определи. Куда-нибудь в тир. Могу я помочь. Время такое, что без стрельбы не обойдешься, — напел бодро: «Возьмем винтовки новые, на штык флажки, и с песнею в стрелковые, пойдем кружки…»

VII

Со строительной фирмой «Батиньоль» в Югославии Шкуро вел себя порядочно, и казаки, превратившиеся в рабочих, в 1932 году досрочно закончили насыпь земляного вала почти в 100 км длиной, предохраняющего от разливов Дуная Белград и другие города с юга. Для рабочих белый каменный барак на 100 человек со всеми удобствами, чистые кухни и столовые и… кантины. Не скажешь же в Югославии «кабак».

Здесь отмечали праздники и окончание работ. Шкуро любил сидеть со своими: Колкин, Гринчук, Артюхов, Кузьменко, а из бывших джигитов — Проценко, Рябчун, Галай.

— Ведь верно наш журнал пишет, — проговорил одобрительно Шкуро и зачитал особо понравившееся место из статьи:

«На работах у генерала А. Г. Шкуро сосредоточены главным образом кубанцы, но есть также донцы, терцы, астраханцы и казаки других войск. Были в бригадах и простые русские беженцы. Каждому безотказно предоставлялась возможность заработка. Генерал А. Г. Шкуро добросовестным и безукоризненным выполнением работы завоевал прочное положение у фирмы «Батиньоль», а своим внимательным и любовным отношением к казакам — заслуживает признательность с их стороны. Искренне желаем дальнейших успехов генералу А. Г. Шкуро, его сотрудникам и казакам».

А в этой пражской газетке что пишут? Разговорчики? Какой-то Кундрюрцков — без чарки и не выговоришь. И назвал-то статью «Генерал Шкуро через 12 лет после поражения». Сколько у меня было поражений? А? Коля, скажи. Это Врангель и Деникин терпели поражения. А этот пишет:

«Генерал очень опасен, так как выбрасывает боевое знамя, одна сторона которого — казачество, а другая — Россия. С теми, с кем связан генерал Шкуро, и с ним самим все кончено. Они усеяли казачьи края трупами, украсили виселицами, посеяли предательство, своими ошибками они дали возможность торжествовать и белому наемнику и красному палачу.

— Это, Андрей Григорьич, не иначе человек из Москвы сочинил.

— Пускай разговорчики разговаривает, — сказал Шкуро. — Нам вот что забывать нельзя.

Он указал на прикрепленный к стене плакат: истощенная женщина прижимает к груди умирающего ребенка, под рисунком надпись «Ваши родные и близкие стонут под игом большевистских комиссаров, они мрут от насилия и голода, они зовут вас. Идите же спасать их».

В тридцать третьем кантине праздновали начало работы по новому контракту: насыпь для железнодорожного моста через Дунай в Белграде. И в этой же кантине были устроены переговоры о приостановке работ. Тридцатые годы шли, и вокруг происходили изменения. Вдруг оказалось, что в Европе не все одинаково относятся к строительству нового моста. Летом 1937-го работы почти прекратились, и приехала расширенная комиссия, в которой участвовали представители ряда европейских государств. Шкуро издали узнал старого знакомого Гензеля. Он был в светлом летнем костюме, вел себя скромно, терялся в толпе и лишь после совещания подошел к Шкуро.