Читать книгу "Радио Судьбы - Дмитрий Сафонов"

Ему пришлось поднять голову и посмотреть на нее. Пришлось, словно он это делал через силу.

– Ты ведь мог оставить меня там, на... травке? – сказала Рита.

Казалось, мышцы ее шеи свела внезапная судорога, и оттого она не могла поднять голову – смотрела куда-то в плечо Джорджу.

– Мог ведь, да?

Джордж снял ногу с кика, осторожно, будто боялся, что байк от этого упадет. Поставил босую ногу на горячий асфальт, дернул пяткой и затем наступил на левый сапог.

Он понял, что напрасно вылил все пиво на эту («детку, малышку, крашеную дурочку...»)... на Риту. В горле пересохло, он сглотнул, ощутив, как кадык взлетел куда-то к подбородку...

– Не мог... – даже не сказал, а выдохнул он.

– Почему? – спросила Рита.

Она чувствовала, что ей не хватает слов. И вместе с тем – поняла, что чем меньше их, тем лучше. Она могла бы закричать: «Ты не бросил меня, ты схватил и почти насильно усадил на свой байк прямо перед носом... Зачем? Что заставило тебя так рисковать – ведь ты бы мог уже мчаться по шоссе, и я знаю, что многие поступили бы именно так... Почти все, наверное... Но ты... Ты что-то почувствовал, да? Что-то в тебе оказалось сильнее страха? И это что-то пришло неожиданно, совершенно ниоткуда, в один момент, в один миг, и вдруг оказалось сильнее?»

Она могла бы даже вместо «что-то» вставить другое слово, но тогда бы оно звучало глупо. Неестественно. Оно бы растворилось в мешанине других слов. И все бы растаяло, исчезло... ПОТЕРЯЛОСЬ. И, чтобы не потерять это нечто, эту искру смысла, похоже, единственную искру смысла на этом шоссе и еще на много километров – в ту и в другую сторону, – она просто спросила: «Почему?», в глубине души надеясь, что он скажет в ответ именно то, что она так ХОЧЕТ услышать. Даже после всего, что с ними уже произошло, произошло ДО ТОГО, как...

Но... было ли это реальным? Была ли эта безобразная, омерзительная сцена в лесу, или ей только показалось?

Она машинально провела языком по разбитой губе и поняла... что была. Да, была, но ведь она... уже была... и теперь ее нет. И смысл был только в том, что он ее не бросил, и в том, что поливал ее пивом, и в том, что поцеловал ее палец... И – еще в том, чтобы он сделал это еще раз. И еще... И еще...

Потому что если и есть спасение, то только в этом, и больше ни в чем...

– Почему? – хрипло спросила она.

– Я... не знаю...-Джордж напоминал испуганного школьника, которого спрашивает грозный учитель: «Почему ты разбил стекло в кабинете географии?»

Она дернула за толстовку, словно не удовлетворенная его ответом, так сильно, что он покачнулся.

– Почему?

– Я не знаю... – Казалось, еще немного, и Джордж снова заплачет, уткнувшись в ее колени, и будет просить прощения за то, что...

За что? За то, что он сделал? Сделал ТОГДА или ПОТОМ? Или – за то, что только хотел сделать?

Голова у нее шла кругом. Она чувствовала словно бы какую-то розетку в мозгах, а он тыкал вилкой наобум и никак не мог попасть.

Вот оно, все есть. Все здесь, все рядом. Есть розетка, и она готова, есть вилка, и от нее тянется шнур. Только попади, и вспыхнет лампочка! Или – заработает кофемолка... Или... Или произойдет что угодно, но это все равно лучше, чем если не произойдет НИЧЕГО!

– Почему?! – Она сорвалась на крик, толстовка слезла с его плеча, обнажая татуировку – замысловатый кельтский узор, обвивавший руку, всю в багровых отметинах синяков и ссадин.

– Не мог!! – внезапно, словно проснувшись, заорал он. – ПОТОМУ ЧТО ТЫ ДУРА, БЛАЖЕННАЯ! КРАШЕНАЯ МАЛЕНЬКАЯ ИДИОТКА, КОТОРАЯ НЕ НУЖНА НИКОМУ! ПОТОМУ ЧТО ТЫ – МАЛЕНЬКАЯ НОСАТАЯ СУЧКА С ОТВИСШЕЙ ГУБОЙ! ПОТОМУ ЧТО Я ТЕБЯ... – Он на мгновение осекся, заметив, как болезненно изменилось ее лицо.

Ее щеки пылали, заалевшие ушки пробивались сквозь прядки прямых ровных волос, она прикрыла глаза, словно все то, что он говорил... орал... звучало как самая лучшая музыка, торжественная кода Девятой симфонии Бетховена, и это слово, уже готовое сорваться с его губ, несло в себе неверную ноту, всего одну, но способную полностью разрушить очарование... погубить все... как это обычно бывает, потому что ожидание этого слова, его мысленное звучание... невыразимо прекраснее, чем то же самое слово, но сказанное вслух... пусть даже тысячу раз...

Все это он понял в один миг и вовремя осекся.

Она так и стояла, и из-под «опущенных век катились по щекам счастливые слезы, делавшие ее лицо прекрасным... (По крайней мере, так казалось Джорджу.) Стояла и тянула его за рукав, как ребенок, выпрашивающий у добродушного, но изо всех сил старающегося показаться строгим отца – лишнюю порцию мороженого.

– Почему? – повторяла она, глотая слезы.

– НЕ МОГ!! – орал он в ответ, и, похоже, это было именно то, что им было нужно в тот момент.

Кто-то... Она... Или он... А скорее всего – никто, просто расстояние между ними вдруг сжалось, будто вследствие неожиданного искривления пространства, и они бросились друг к другу, переплелись, как шнурки в ботинке, и чем дальше тем больше, и переплетались все сильнее и сильнее, тщетно пытаясь завязаться в крепкий узелок.

Их губы лихорадочно искали друг друга, он ощущал вкус пива на ее лице, а она чувствовала сухую соленую корку, дерущую, как наждак, с медным привкусом, его руки путались в ее волосах, больно дергая и застревая в слипшихся прядях, а она сжимала его сломанные ребра, заставляя его кряхтеть и морщиться, но теперь ничто не имело значения.

Он вдруг вспомнил мысль, возникшую у него на краю ужаса – про оружие и насилие, и про то, что они неотделимы... Эта мысль оборвалась тогда, потому что ей негде было продолжиться, не в чем – его мозги были до отказа заполнены черной булькающей жижей страха, но теперь КТО-ТО включил свет, и вторая половина мысли осветилась ярко, как тело, лежащее на операционном столе.

Два слова. Всего два слова, которые он (да и не только он– все) всегда знал, но почему-то не думал, что это – одно и то же. Два затасканных слова, которые неловко произносить, потому что звук вынимает из них смысл, их нельзя писать, потому что тогда они превращаются в набор чернильных закорючек, их можно только чувствовать... И ждать. Всегда. До самого конца. ЛЮБОВЬ. И ЖИЗНЬ.

И, если ты их произносишь редко... А лучше – вообще не произносишь, потихоньку шепчешь в своем сердце, тогда ты начинаешь понимать, что это – одно и то же.

Они это понимали. Но очень боялись сказать вслух, потому что шальной ветер рассеял бы все, как дым, оставив только пустоту.

И еще они боялись того, что, наверное, уже поздно. Хотя...

– Не здесь, – прошептала Рита. – Ты... чувствуешь это? Да? Это ведь... не здесь, правда?

Он с трудом заставил себя оторваться от нее.

– Да... – Он чувствовал это. Все должно было случиться не здесь и не так.