Читать книгу "Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф"

Спокойное достоинство Кинга вовсе не означало пассивности. Его время не прошло, оно только начинается. Он умер на марше, по пути на негритянский пир, с доброй старой мамалыгой, жареной зубаткой, рульками да огузками. Биограф несколько нервно отмечает его склонность к «этническим лакомствам», к пище «соул». Он никогда не забывал, где его душа. Ему нечего было стыдиться. Его жизнь говорит о многом. О том, что Юг еще скажет свое слово. И о том, что негру не нужно искать самоутверждения где-то в далеких краях — можно оставаться на американской почве. И даже о том, что Бог баптистского проповедника может пока что не уступать позиций Аллаху. Бог не умер. Погиб один из его пророков.

Том Вулф

Радикальный шик и Как сломать громоотвод

Я совместил здесь два отрывка, чтобы проиллюстрировать прием, который можно обозначить как «рассказ очевидца». Первый фрагмент, «Радикальный шик», относится к социальной среде Парк-авеню [154], отсюда и соответствующая тональность. Во втором фрагменте, «Как сломать громоотвод», действуют совершенно иные персонажи — обитатели трущоб Сан-Франциско, «цветные» бунтари. Соответственно меняется интонация повествования, хотя я и отказался от чрезмерного расцвечивания лексики.

Обе истории опираются на детали социального статуса, облегчающие читателю проникновение во внутренний мир персонажей. Я умышленно противопоставил «верхи» общества «Радикального шика» «низам» «цветного» гетто Сан-Франциско. Занять нейтральную позицию представляется возможным, пожалуй, лишь в начале первого отрывка. Мне намекали, что эпизод бессонницы Леонарда Бернстайна[155] является плодом моей собственной фантазии. На самом же деле все детали этой сцены, включая замечания «негра за роялем», приводятся по книге «Частная жизнь Леонарда Бернстайна», написанной его другом Джоном Грузном.

И последнее. Меня обвиняли в том, что я якобы тайком пронес в дом Бернстайна магнитофон и записал диалоги, которыми переполнен «Радикальный шик». Спасибо за комплимент, но все происходило несколько иначе. Я пришел на вечеринку к Бернстайну с целью задокументировать это событие, открыто заявился с блокнотом и шариковой ручкой и весь вечер строчил на виду у присутствующих. Кстати, пронесенный контрабандой магнитофон не смог бы обеспечить такую точность, ибо при оживленном обмене репликами иной раз очень трудно разобрать с ленты, кто что произнес.

Т.В.

Радикальный шик (отрывок)

Два, три, четыре часа ночи — что-то в этом роде. 25 августа 1966 года. Его 48-й день рождения. Леонард Бернстайн проснулся в кромешной тьме и в дикой тревоге. Подобное случалось и прежде: в такой форме теперь проявлялась его бессонница. И он поступил точно так же, как обычно делал в подобных случаях. Встал, походил по комнате, испытывая головокружение. И вдруг — накатило видение. Он сам, Леонард Бернстайн, маэстро с мировой славой, во фраке с белой бабочкой, выходит на сцену. Там уже ждет его оркестр в полном составе. С одной стороны сцены рояль, с другой — стул с гитарой. Гитара! Один из «полуинструментов», как будто специально созданных для ускоренного курса обучения недалеких подростков из Левиттауна, хуже аккордеона. Но на все свой резон. Он, Ленни, сейчас обратится к этой накрахмаленной бело-рубашечной публике с антивоенным призывом. Он объявляет: «Я люблю». Вот так. Эффект ошеломляющий. Из-за рояля тут же появляется негр и произносит что-то вроде: «Публика в полном недоумении». Ленни еще раз пытается начать, берет несколько быстрых аккордов на фортепьяно, произносит: «Я люблю. Amo ergo sum[156]». Снова выскакивает негр: «Публика полагает, что вам следовало бы удалиться. Зрители ошеломлены: они даже не в состоянии повернуть голову к соседу». Но Ленни преподносит аудитории свою антивоенную филиппику и лишь после этого покидает сцену.

Темная ночь. Он застыл, обдумывая эту идею. Почему бы и нет? Сенсация! Заголовки: «БЕРНСТАЙН ПРЕПОДНЕС ПУБЛИКЕ АНТИВОЕННЫЙ ПРИЗЫВ!» Но вот энтузиазм Ленни сменяется сомнением… малодушием. Что за негр внезапно материализовался из-за фортепьяно и сообщил миру, что Бернстайн изобразил коверного рыжего? Это черное суперэго разрушило цельность концепции.

М-м-м-м-м-м-м-м-м-м… Восторг, чудо! Мелкая рокфорная крошка с тертым орехом. Восхитительно! Какой тонкий вкус! Сухая гигроскопичность ореха оттеняет терпкую пронзительность сыра. Настоящий деликатес! Интересно, что предпочитают на десерт «Черные пантеры»[157]? Нравится ли им рокфор в ореховой крошке? Или спаржа под майонезом? Или тефтельки petites au Coq Hardi[158]. Все это предлагают сейчас на серебряных подносах официантки в черных платьях и отутюженных белых передничках… Вот-вот подадут вино… Можно в этом не признаваться, но именно такие pensees metaphysiques[159]приходят в голову на радикальной вечеринке в Нью-Йорке. К примеру, тот рослый негр в черной коже и черных очках, которого как раз приветствует в холле хозяйка, Фелисия Бернстайн. Схватит деликатес с подноса и отправит в глотку под речевое сопровождение безупречного, совсем как у Мэри Астор, голоса хозяйки.

Фелисия бесподобна. Она прекрасна тою редкой яркой красотой, которая не увядает с годами. Светлые волосы, безупречная неброская прическа. Голос у нее «театральный». «Черных пантер» она приветствует совершенно так же, с той же мимикой, с тем же изящным поворотом запястья, что и Джейсона, Джона, Д. Д., Адольфа, Бетти, Джана Карло, Шайлера, Годдарда. Добро пожаловать на одну из тех «послеконцертных» вечеринок, которыми славятся Ленни и Фелиция. Хозяйка зажигает свечи на столе, и мерцание язычков пламени оживляет застывшую зеркальную поверхность стола. Бездонная тьма с тысячами звезд. Ленни обожает эти моменты. Звезды вверху, звезды внизу, звезды повсюду в двухэтажном пентхаусе, венчающем манхэттенскую башню… Чудесные люди как будто парят в небесах. Джейсон Робард, Джон и Д. Д. Райан, Джан Карло Менотти, Шайлер Чапин, Годдард Либерсон, Майк Николз, Лилиан Хеллман, Ларри Риверс, Аарон Копланд, Ричард Эйвдон, Милтон и Эми Грин, Лукас Фосс, Дженни Турел, Сэмюэл Барбер, Джером Роббинс, Стив Сондхейм, Адольф и Филлис Грин, Бетти Комден и Патрик О’Нилз…