Читать книгу "На исходе лета - Уильям Хорвуд"

что у него на сердце.

Когда все кроты устроились, к нему подошла Сликит и, положив лапу на плечо, что-то прошептала, вероятно: «Крот Камня, Бичен, эти кроты готовы». Луна поднялась выше в сияющем небе, и на холме повеяло холодным западным ветром. Но почти никто не заметил холода, потому что при Кроте Камня холм, вначале показавшийся им таким опасным, теперь был мирным. Каким-то загадочный образом он стал самым центром кротовьего мира.

На дальнем конце круга, образованного кротами, появилось несколько гвардейцев. Прищуренными глазами они неодобрительно и с сомнением наблюдали за тем, что происходит. Один Букрам заметил их и, поскольку Бичен был в безопасности, решил занять позицию на окраине. Почувствовав на себе его бдительный взгляд, гвардейцы взглянули на освещенную луной шкуру Букрама; когти его были гораздо больше, чем у многих, и гвардейцы опасались его ярости. Одного его присутствия было достаточно, чтобы сдерживать гвардейцев и создавать у последователей Камня чувство безопасности.

Бичен встал так, чтобы его было видно всем, и оглядел собравшихся. Потом он начал говорить. Голос у него был низкий и приятный, и если вначале он звучал тихо, то потом стал набирать силу. Вся его фигура казалась теперь могучей, и если сейчас здесь был центр кротовьего мира, то он был центром этого центра. Он был сейчас подобен Камню — серый, двигающийся, говорящий. Очертания его все время менялись, голос убаюкивал, в то же время проникая в самое сердце.

— Я буду говорить с вами от сердца к сердцу и расскажу о месте, где родился. Все вы можете увидеть его отсюда, — тут он снова повернулся к темневшему вдали таинственному холму, — потому что это Данктонский Лес. Да, это так!

Это заявление вызвало удивленный шепот, поскольку хотя и ходили упорные слухи о том, что Крот Камня — из Данктонского Леса, не многие в это верили. Ведь грайки зорко стерегли эту систему, и туда никто бы не смог проскочить. А жили там, как известно, одни лишь больные изгои.

— Моя мать пришла в Данктон в апреле, а привел ее крот, историю которого вы когда-нибудь узнаете. Она родила меня перед Данктонским Камнем. Сликит, присутствующая здесь, может это подтвердить, так как все видела собственными глазами. Я родился при свете Звезды, которую многие из вас видели. Моим отцом был Босвелл, многие из вас о нем слышали.

— Белый Крот! — с благоговением произнес один последователь Камня, и другие тоже стали удивленно шептаться.

Голос Бичена стал более мощным.

— Знайте же, что я — крот, названный Кротом Камня, — пришел ради вас, ради всех вас. Время, в которое я был рожден и в которое вы живете, — это избранное время, оно наступает в кротовьем мире и за его пределами лишь однажды. Время испытаний, время, когда тьма сгущается, а свет должен обрести величайшее могущество.

Вот для того, чтобы указать кротам путь в это тяжкое время, я и пришел в кротовий мир. Но меня породил крот, и сам я крот, поэтому все мои достоинства — от кротов. То, что я есть, сделали вы, а чем мне быть, предстоит решить вашему мужеству, вашей вере, а также вашему страху и ошибкам. Да будет Камень со всеми нами, и да хватит нам сил победить тьму, наступающую на нас.

Сегодня ночью я буду говорить с вами о рождении и смерти тела и духа на примере Данктонского Леса, потому что там община умерла, однако родилась заново, так же как рождаются и умирают кроты и могут родиться снова.

Знайте же, что жил когда-то крот по имени Брекен и у него была вера в Камень и мужество исповедовать ее. И жила в те времена одна кротиха, по имени Ребекка, у которой тоже была вера, а также любовь и жизнь. Был сентябрьский день, дождливый день, когда эти двое встретились впервые... — вот так начал Бичен свою речь о системе и о кротах, которые там жили и умирали. Он много говорил и о Триффане, рассказывая о том, как бдительно должна стремиться община к тому, чтобы оставаться верной себе, а значит, и Камню.

Некоторым его слова казались лишь мечтой, поскольку они никогда не знали общины, — это были изгои, жившие под гнетом грайков. Старшим кротам и немногим молодым, кто слышал о прошлом от родителей, сказанное Биченом напомнило о том, что они знали или слышали.

Но для всех в речи Бичена звучало то, чего, как они чувствовали, им не хватало, — жажда стать чем-то большим. Именно эта жажда придала им мужества, чтобы пойти в Кумнор и послушать Крота Камня.

Иногда кроты задавали ему вопросы — сначала простые, о Данктонском Лесе и о болезнях, распространенных там; спрашивали, откуда родом его мать. Затем, позже, его стали расспрашивать о Камне и о вере, а также о том, что им нужно сделать для истинного служения Камню.

Некоторые говорили о своих сомнениях, надеждах или страхах. Да, страхи оставляли напоследок, а их было немало. Страх был повсюду.

И тогда наступила великая тишина, и даже гвардейцы с увлечением слушали, не в силах отвести глаза от Бичена. Они были так сосредоточены, что не заметили темный блеск зубов в ночи и когти ползущих гвардейцев. И глаза, пристально глядевшие из тоннеля, по которому она сюда пришла, — Уорт. Но Букрам заметил. Не шевелясь, он наблюдал, как Уорт дала знак гвардейцам оставаться на месте, а сама подошла к кругу и тихонько уселась среди последователей Камня. Она так же сосредоточенно слушала, как они, но глаза ее были полны ненависти и страха.

— Ты сказал, Бичен, Камень миролюбив и просит, чтобы мы никому не причиняли зла и отказались от насилия. Как же тогда мы сможем себя защитить, когда придут гвардейцы грайков? Как мы защитим наших детенышей от когтей грайка и от учения элдрен?

Кроты сочувственно зашептались, и Бичен кивнул в знак того, что понял вопрос. Немного подумав, он рассказал им одну историю:

— Послушайте, что мне рассказывала моя мать Фиверфью, а ей тоже так рассказывали... Когда-то родилось трое детенышей, трое кротят, и один из них был слабым. Когда он искал соски матери, его отталкивали. Он научился терпению. Когда он брал принесенного червя, его отнимали. Он научился независимости. Когда он пытался вылезти на поверхность, один из братьев загораживал ему путь и вылезал первым. Он узнал, что всегда найдется другой путь. Этот крот вырос в системе, где всегда дрались,