Читать книгу "Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова"

что Борис Николаевич готов сотрудничать с Думой, — это я знаю точно. Много вопросов, по которым надо вместе сотрудничать, — законы, бюджеты, миллион вопросов».

После этого родилось несколько форматов, которые оказались плодотворными. Встреча «четверки», например, — я предложил этот формат: Селезнёв, Строев, Черномырдин и Ельцин (Строев был председателем Совета Федерации). Абсолютно неформальный формат, он никак конституционно не был записан. Но его участники реально решали сложные вопросы. Такого никогда не было, это было в первый раз. Но эта инновация потом закончилась, после того как состоялась попытка импичмента, когда возникли сложные ситуации, связанные со Скуратовым, и Черномырдин уже не был премьер-министром, а Селезнёв и Строев не захотели встречаться с Сергеем Кириенко: «Кто он такой? Мальчик. А мы мастодонты».

И всё же года полтора этот формат проработал.

— Это, видимо, было первым этапом создания политической культуры российского толка: неприлично ссориться на государственном уровне…

— …Да! Что есть возможность находить те позиции, по которым мы можем договориться. И при этом соблюдать приличия. Любой конфликт внутри власти — это всегда проблемы для экономики страны. А экономика — это и есть настроение людей. Если народ получает зарплаты и пенсии, у него всё хорошо. Если есть проблемы с деньгами, то сразу… Ну, понимаешь.

— Это нововведение действовало еще до попытки импичмента?

— Да. Просто у меня благодаря тому, что были старые отношения по «Комсомольской правде», всегда была возможность позвонить Селезнёву. Или он мне звонил. Он продолжал меня называть Валей, а я его по-прежнему называл Геннадием Николаевичем, на «вы». Если вдруг возникала острая ситуация, в Думе какой-то бурлеж, он мог мне позвонить: такая-то проблема, давай думать, как ее снять. У нас возникли очень позитивные рабочие отношения, которые позволяли разрешать горячие ситуации.

Была так называемая попытка Черномырдина второй раз войти во власть еще в августе 1998 года, после дефолта, когда было три голосования: дважды Черномырдин, на третий раз — Примаков. Мы договорились с Селезнёвым, что создадим рабочую группу — администрация президента, Дума, правительство. И Черномырдин сам участвовал, и руководители Думы. Планировалось заключить общее соглашение исполнительной власти, президентской и Думы, которое бы гарантировало, что до 2000 года Черномырдин доработает без всяких отставок. В том числе были и политические вещи внутри этого пакета. Всё это сорвалось из-за Лужкова. Но Селезнёв свою часть работы сделал честно. Он старался изо всех сил, чтобы эта договоренность была сформулирована и соблюдена и на третьем голосовании Черномырдин мог победить.

— Лужков в тот момент, по сути, объявил о том, что он хочет идти в премьеры, вернее, что он идет в премьеры. А потом в 2000 году идет в президенты… Вернемся к Селезнёву. Видимо, он верил, что импичмент состоится?

— Мы перестали с ним общаться после того, как я ушел с поста главы администрации. Он всегда действовал самостоятельно. То количество голосов во время импичмента, что Селезнёв и Зюганов контролировали, они ровно то и дали. Все члены Аграрной партии и коммунисты проголосовали за импичмент.

— Ельцин не был мстительным?

— Нет.

— Он спокойно отнесся к тому, что Селезнёв участвовал и возглавлял эту ситуацию по должности?

— Он считал, что это естественная политическая борьба: они пытаются сделать это — «а я им этого сделать не дам, потому что мои политические ресурсы позволяют даже на уровне Думы это всё остановить».

— Борис Николаевич был в привычном ему состоянии политического куража?

— Я бы сказал, политического противостояния с коммунистами. Он всегда Селезнёва воспринимал не просто как председателя Думы, а председателя Думы — коммуниста. Причиной того, что им удавалось договориться, было как раз то, что и Ельцин, и Селезнёв могли свои партийные пристрастия и то, что стояло за ними, убрать и попытаться по-человечески, сняв партийные разногласия, договориться.

— Ты тогда редактировал книгу о Ельцине. Всё заканчивается мартом 1989 года. А когда он отказался от коммунистической идеи? Ведь Селезнёв не отказался, по крайней мере, от идеи социал-демократической. Ельцин вообще отказался от самой по себе левой идеи. Когда это произошло?

— Я думаю, что на те события повлияла логика всей долгой политической борьбы. Из-за того, что с самого начала имело место явное противостояние демократической части общества и консервативной его части во главе даже не с Горбачёвым, а с Лигачёвым, которое в конце концов вылилось в путч 1991 года. Борис Николаевич оказался рядом с людьми, которые были довольно агрессивны по отношению к коммунизму, к самой этой идее, к Ленину, к Сталину. Его общение с Андреем Сахаровым, общение с Гавриилом Поповым, с Анатолием Собчаком и так далее подействовало на его взгляды. Это тот круг людей, который образовался после I съезда Советов, в мае 1989 года, когда мы все телевизор смотрели. Межрегиональная депутатская группа. Борис Николаевич даже возглавил ее вместе с Сахаровым. Их было там пять человек: Сахаров, Афанасьев, Ельцин, Попов, Пальм. Это общение его и оттащило.

— Именно эти люди сумели его убедить?

— Я думаю, это было не то что: «Борис Николаевич, уходите от коммунистов», а были какие-то разговоры о прошлом. Я в них не участвовал.

— А ты сам был членом партии?

— Да, конечно. Я в «Комсомолке» вступал. Да всю перестройку делали коммунисты! И Виталий Коротич был членом партии, и Егор Яковлев. Я думаю, что, слушая эти разговоры, Борис Николаевич видел, что компартия реально проигрывает одно, второе, третье. Вильнюс, переговоры с прибалтийскими республиками, попытка «500 дней» явно не удаются. Потому что всё новое, непривычное блокирует консервативная коммунистическая часть, которая сконцентрировалась вокруг Горбачёва.

Борис Николаевич понял, что его выход из партии, а это произошло, когда он стал председателем Верховного Совета России, дает ему большой политический ресурс: что он не с ними, а с гораздо большей частью общества. Притом в этой большой части общества самые разные люди — не только демократы, но и те, и пятые, и десятые. Но уже не коммунисты. На тот момент товарищи, которые представляли собой Политбюро, уже были дискредитированы.

Тогда началась даже борьба членов ЦК КПСС против Горбачёва. На одном из пленумов Горбачёв был уже просто на грани. Была сделана попытка его снести. Решение было с двух сторон. Политическая целесообразность и плюс те люди, которые вокруг него в этот момент были и с ним общались. И они все были абсолютно агрессивными антикоммунистами, несмотря на то что часть из них оставалась коммунистами! Если Сахаров никогда им не был, то Собчак, Попов, Афанасьев — все были членами партии.

— Мы подходим к 9 августа 1999 года. Как Ельцин решил вопрос о назначении Владимира Владимировича