Читать книгу "Религия бешеных - Екатерина Рысь"

Олег Беспалов: У меня нет слов и выражений для того, чтобы описать творившееся на этом процессе. Ни на какое проявление объективности и справедливости со стороны суда я конечно же не рассчитываю. И каким бы ни был жестоким приговор — он только лишний раз убедит меня в необходимости проведенной нами акции по мирному, ненасильственному захвату Минздрава. Акции протеста, которую сторона обвинения пыталась здесь представить банальным хулиганством. Я пошел на эту акцию, руководствуясь своими убеждениями. Я не считаю себя виновным, я не совершил никакого уголовного преступления. А о том, какие последствия для общества и государства наступают после таких судилищ, известно на многих исторических фактах. Об этом исчерпывающе сказали здесь адвокаты. Призываю товарищей по партии продолжать нашу борьбу. Да, смерть!

Анатолий Глоба-Михайленко: Что ж, я рад, что мы наконец-то подошли к концу балагана такого… достаточно обширного. Ну что можно сказать? Я не считаю, что совершил хулиганство. Я также не считаю, что чье-то имущество повреждал. Я проводил политическую акцию. Я принимал в ней участие. Мнение прокурора я считаю необъективным и более того — предвзятым. Ну и, как следствие того, что не считаю, будто бы совершал какие-то преступления, — не вижу, в чем я должен раскаиваться. Ни о чем просить суд не буду. Я думаю, что процесс заказан, заказан также и срок. Если вы меня посадите — что ж, ничего страшного. Всем нацболам — привет!

Анатолий Коршунский: Я не готовился к последнему слову. Виновным себя не считаю. Преступлений не совершал. Отсидеть срок морально готов. Единственно, о ком буду жалеть, так это о своем единственном родном человеке — моей бабушке.

Кирилл Кленов: Я также не готовился специально к последнему слову и просто скажу то, что думаю. Как тут уже говорили мои товарищи — не остается сомнений в том, что суд выполняет чей-то заказ. Я не прошу ни о каком снисхождении. Да, я уже посидел в тюрьме, увидел, что это такое, и скажу: не особенно-то оно отличается от нынешней России. Как бы такая маленькая локальная тюрьма внутри большой тюрьмы. Ну, что еще можно сказать по существу? Хочу обратиться к нацболам, здесь присутствующим, которые пришли нас поддержать. Парни! Борьба продолжится, конечно. Хочу пожелать удачи всем тем, кто сейчас находится на Петровке. Я не сомневаюсь, что их, возможно, в данный момент пытают сотрудники УБОП или ФСБ. Или МУРа… Я не понаслышке знаю, что это такое, когда, например, пропускают через тебя электрический ток или надевают противогаз. Надеюсь, что задержанным не дадут уголовных статей. Ну, все… Слов нет — одни эмоции.

Максим Громов: Ребята! Пожалуйста, не аплодируйте. Я вашу поддержку чувствую, чувствуют ее все по эту сторону решетки. В первую очередь я хотел бы пояснить… меня прервали, не дали сказать перед перерывом… Господин прокурор! В позавчерашней акции по захвату администрации президента основной лозунг был «Свободу политзаключенным!». Ее, эту акцию, сделали вы, господин прокурор. Если прошлую акцию сделал министр Зурабов, то эта акция произошла благодаря вам. Теперь перейду непосредственно к последнему слову. История неизбежно повторяется. Не просто так, не случайно, в речи прокурора был упомянут Иван Каляев. Тогда, сто лет назад, появлению Ивана Каляева тоже предшествовал ряд кровавых политических процессов. То, что происходило тогда в государстве, не могло не породить боевую организацию Бориса Савинкова. Нас судят за политическую акцию по статье 213, части 2, тогда как по этой статье нужно судить лакейскую Госдуму. Поскольку ее члены на протяжении долгих лет группой лиц по предварительному сговору выражают явное неуважение к обществу. В нашем случае они проявили неуважение к ста миллионам инвалидов, пенсионеров и ветеранов. Только себя и чиновников федерального значения гражданин Зурабов и Госдума почему-то не лишили ни льгот, ни проездов — от трамвая до спецсамолетов. Не лишили они себя таких льгот, как спецавтомобили со спецномерами, жирофарами и водителями. Не лишили себя ни бесплатного специального медицинского обслуживания, ни спецсанаториев, ни льготных квартир. Верх цинизма! Я так считаю, и я это выражал второго августа этого года. Это просто позор для современной России и вообще для современной страны. И для современного гражданского общества, которому не нашлось ничего ответить. Но мы за них хоть постояли. Короче говоря — себе чиновники ни в чем не отказывают. И поэтому — что позволено им, не дозволено простым смертным. Сегодня только чиновники и их обслуга могут себя чувствовать в этой стране более или менее спокойно. Святое население РФ прощает им обычно все. И кабальный КЗоТ — в свое время, и ввоз ядерных отходов… Простит и этот грабительский закон. Но, боюсь, впоследствии оно не простит им нас. Как Каляев не простил то, что творил с Родиной великий князь Сергей Александрович, как народ не простил того, что с ним творил Николай Второй Кровавый. Эти особы тоже боролись с инакомыслием в свое время. Тогда — как и сегодня… Сегодня власть борется с нами. Нет смысла рассказывать, к чему это привело тогда. Историю изучали, хоть и не сделали нужных выводов. К чему это приведет сейчас — остается только с опасением догадываться. Вот уже еще сорок человек стоит на пороге российской Бастилии и ожидает очередного политического судилища. Скоро все население РФ будет подтянуто к тюрьмам. И уже зрительный зал придется огородить решеткой. Если бы мы были генералами Олейниками (это тот, который украл полмиллиарда долларов), то нам бы дали года три и выпустили через пару месяцев. Если бы мы были чеченским бандитами, тогда нам придумали бы очередную амнистию и, одев в милицейскую форму, отправили бы домой. Но — нет! Мы честны вслух. И потому опасны. Мы очень опасны! И путем сложения интересов правительства и чиновников прокуратура, забыв про насильников и убийц, кинулась склеивать чужую ложь своей ложью. Результат сшили белыми нитками и запросили пять лет, открыв глаза тем, кто еще сомневался в том, что мы живем в полицейском государстве, которое воюет с собственным народом — и только! Но мы — не рабы, мы другие. Мы живем, мы думаем и любим по-другому! Даже понятие о Чести у нас разное. Это для власти страшнее всего. Не зря по нашему «делу» работала следственная бригада из двенадцати человек. Одно обвинительное заключение — более двухсот страниц, что раз в десять больше любого «мокрого» дела! Сегодня, в условиях полицейского государства бороться с несправедливостью и не попасть в тюрьму — равносильно пальбе из пушки по комарам. И поэтому я горжусь, что в это жестокое время я нахожусь за решеткой. И еще более горжусь, что я сегодня не один — со мной мои товарищи по борьбе. Я горжусь ими. Они бок о бок со мной платят за счастье других людей. Платят своей свободой. Спасибо вам, ребята! Надеюсь, Бог простит меня за неуважение к некоторым участникам судебного процесса. Но уважение не достается вместе с погонами или должностями. Уважение можно заслужить только безупречной нравственностью. Прощайте, друзья! Надеюсь, что рано или поздно мы расколем этот лед, сковавший нашу страну. Сегодня, сейчас мы должны уйти от вас в мертвый дом. За свободу Родины нужно идти в тюрьму. Без этих испытаний не бывает Победы. Победить мы обязаны. А сейчас — прощайте на годы.

Григорий Тишин: Мне досталось последнему говорить последнее слово. На самом деле все уже сказано во время процесса и сейчас — моими товарищами. Я не хочу говорить ни для суда, ни для прокурора. Мне хотелось бы говорить для тех, кто остался на воле. И еще для тех, кто сидит сейчас там, на Петровке. Их там сейчас допрашивают и наверняка пытают. Кто делает это — понятно. Имена и фамилии известны. Фээсбэшные опера. Рубоповцы… Муровцы… Эти персонажи никогда не понесут наказания, благодаря таким людям, как прокурор — гражданин Циркун. Мне не хочется обращаться к вам, но придется. Понимаете, отношение порождает отношение. И эти вот пять лет я вам прощу. Живите, растите своих детей, спокойно спите. Нормально! Нормально заключать договоры с уголовниками. И сажать невиновных людей — тоже нормально. Тюрьма, она хоть и большая, но она в то же время и маленькая. Но для прокуроров и для судей в ней все же есть место. Лично я вам прощу, но вот рядом со мной — молодые, здоровые парни. Вы думаете, через пять лет они выйдут убитыми? Нет. Они выйдут более злыми и более убежденными в своей правоте. И эти — семеро, и те — сорок человек, они научатся люто ненавидеть. Они еще раз — так вот, да, жестоко, — они еще раз убедятся в том, что в нашем государстве, с нашим правосудием, с нашими стражами порядка по-другому нельзя. И это еще очень мягко… То есть я хочу сказать, что наша акция была очень мирной. Ну, я не знаю… Это под стать тому, как если бы мы помогли бабушке через дорогу перейти. Приблизительно — то же самое. Когда государство у народа ворует миллионы, то это в порядке вещей. Так сказать, вариант нормы. Выражать этому грабежу свой протест — аномалия. Пять лет — тоже в порядке вещей. Так что, я думаю, все мы еще увидимся. У нацболов Алексея Голубовича и Евгения Николаева была подобная история. Господин прокурор и председательствующая судья! Вы ведь прекрасно знаете, что Алексея и Евгения вы посадили ни за что. Просто за то, что вас об этом попросили «сверху». Вот и все. Рука руку моет… Это тоже в нашем государстве, — вариант нормы. Всем нашим, кто на ближайшие несколько лет остается по ту сторону забора, я желаю здоровья и удачи. Боритесь и побеждайте! Я думаю, что к нашей Победе мы успеем вернуться. До свидания.