Читать книгу "От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер"

Сектор «G» предназначался для трудоспособных. Каждое утро «команды» – рабочие отряды, а с ними несколько заключенных из сектора «F» – отправлялись на разборку заброшенных зданий лагеря, на очистку кирпичей, для работы на летном поле в Шаффене и другие повинности. В секторе «H» находился лазарет, хозяйственная и прочие лагерные службы. Весь лагерь окружала двойная изгородь из колючей проволоки высотой 4–5 метров, с несколькими наблюдательными вышками по периметру, плюс прожекторы, чтобы лучше следить за территорией лагеря с наступлением ночи. Когда пару раз, по той или иной причине, прожекторы не светили, появлялась возможность доставить себе удовольствие, причиняя беспокойство охранникам. Как оказалось, кто-то из заключенных устроил короткое замыкание, забросив на электрические провода цепь, под весом которой они соединились, что погрузило весь лагерь в кромешную тьму. После чего на вышках поднялась паника, и заключенным пришлось прятаться от беспорядочной стрельбы с них по лагерю. Как всегда, среди охранников были как совершенно порядочные люди, так и не очень; нашлась и пара явных негодяев, однако в целом все они значительно превосходили в лучшую сторону тех, с кем я сталкивался до сих пор. Их начальники, особенно Шевеньельс и другой, чье имя я не помню, оказались весьма воспитанными и гуманными людьми, так же как и некоторые из охранников. Всегда ли они были такими? Не знаю. Понятно, что я говорю только о том, что сам видел во время моего пребывания здесь.

Те, кто первыми вернулись из Германии, рассказывали, что поначалу здесь был сущий ад. Избиения и бесчисленные случаи дурного обращения! Некоторые из товарищей были убиты бельгийскими солдатами по дороге со станции в лагерь. Если я правильно запомнил, случилось это, когда они проходили через полевой лагерь артиллеристов, где солдаты стали бросать камни, предназначенные для укладки мостовой, в колонну заключенных. Несколько погибло на месте, многие были ранены. Однако, насколько нам известно, не было никакого расследования, никаких санкций против нападавших Избивали заключенных точно не конвоиры, да и охранники в то время были, скорее всего, не те, что сейчас.

Я лично знал охранника, скорее глупого, чем злобного. Он никого не бил, только старался раздуть скандал на пустом месте. Мы прозвали его Spitsmuis, Землеройка, за выражение лица и за то, что он постоянно шнырял вокруг нас, пытаясь поймать на любой провинности, тогда как другие охранники не тратили свое время на подобные глупости. Но он жил только ради этого и только в этом видел свое единственное предназначение. Полное ничтожество.

Лето 1947 года выдалось невероятно жарким, и в переполненных отсеках по ночам было нечем дышать. Мы предпочитали спать на улице между бараками, прямо на земле. Землеройка поклялся, что загонит нас обратно в бараки, хотя другие охранники закрывали на это глаза и позволяли нам спать на воздухе. Итак, однажды ночью, когда Землеройка находился на службе, мы натянули несколько веревок в нескольких сантиметрах над землей между бараками. Привлеченный шумом, он споткнулся и растянулся во весь рост, разумеется с ругательствами, и припустился отсюда так, словно ему подпалили зад. По крайней мере, с этой проблемой было покончено! Больше он не шлялся между бараками по ночам.

И еще один последний забавный случай с Землеройкой: когда режим нашего заключения начал понемногу смягчаться, нам разрешили создать футбольные и гандбольные команды. На матчах присутствовали и охранники, а среди них и Землеройка. Когда мы заметили его на краю поля, то тут же столпились по обе стороны от него и принялись как можно громче подбадривать выступавшие команды. Чтобы не оглохнуть, Землеройка отошел в сторону, но мы следовали за ним по всему периметру поля. В конце концов он в раздражении покинул поле, но я не думаю, что он доложил о нашем поведении.

Однажды, когда прибыла новая группа заключенных, в лагере поначалу возникло некоторое беспокойство, затем было совершено настоящее насилие. Среди «вновь прибывших» оказался некий Пи., фламандец, тут же опознанный некоторыми из товарищей. В конце войны он донес на кое-кого из них, и их немедленно арестовали. Как только его узнали, началась потасовка. К ней присоединились и другие заключенные, узнавшие Пи., и в несколько минут собралась целая толпа. Находившиеся рядом охранники пытались вмешаться и защитить его. Вскоре им на помощь пришли другие охранники, но это не помогло. Понадобилось некоторое время, чтобы изолировать Пи. и оградить от мести его жертв. Он стоял у стены блока, где находилась канцелярия охраны, под защитой кордона из охранников. Его не только избили, но и вырвали из головы изрядный клок волос. Прямо за доносчиком я заметил открытое окно, и не успели охранники об этом подумать, как находившийся внутри заключенный с размаху обрушил на голову Пи. стул. Потребовалось прибытие наряда жандармерии, чтобы забрать предателя и вывести его за пределы нашей досягаемости. В тот же день он покинул лагерь и был отправлен в другое место, где, возможно, не был узнан.

Были среди нас еще трое-четверо доносчиков, которых постигла та же участь: я припоминаю их имена – П., Б. и С., и полагаю, что с нашими фламандскими друзьями произошло примерно то же самое. Надеялись ли эти люди смягчить своими доносами строгость приговора? Их содержали где-то отдельно, и мы больше не видели их, даже после нашего освобождения. В 1990 году из газет я узнал о смерти в Брен-л’Аллё одного из них, С.

Я чередую свои воспоминания так, как они приходят на память, и вовсе не обязательно в хронологическом порядке. Врачи, дантисты, санитары и прочий медицинский персонал были из наших людей, и администрация лагеря старалась извлечь из этого некую выгоду. Всего здесь имелось с десяток докторов и дантистов, и, кажется, только двое из них оказались гражданскими. По сути, 95 процентов заключенных были «военнослужащими», а остальные 5 процентов оказались коллаборационистами. Только некоторая часть заключенных состояла в легионе, но были и другие, которые находились здесь по причинам, мне неизвестным.

Понятно, что между двумя языковыми сообществами существовало полное взаимопонимание. По-моему, 60 процентов говорило здесь на фламандском и 40 процентов по-французски. Однако в секторе «Е», среди осужденных пожизненно, эти пропорции менялись. Думаю, могу сказать, что 70 процентов там говорили на французском и 30 процентов по-фламандски. Очевидно, просто совпадение! Пользовались ли трибуналы на севере и на юге разными версиями «Аргуса» (рыночный каталог подержанных автомобилей – здесь в смысле руководство для судебного производства. – Пер.)? Или какие-то из них обращались к сильно устаревшему «Аргусу»? Ведь совершенно очевидно, что все без исключения «бельгийцы» всегда были, есть и будут равны перед законом!

Среди моих соседей имелись нотариус, юристы, как минимум один биржевой брокер, учителя средней и начальной школ, актеры, писатели, журналисты… короче, представители всех профессий.

Дабы избежать бесцельного времяпровождения, руководство вскоре организовало курсы по всем основным отраслям знаний, а также и в других сферах, вроде фотографии, рисования и анатомии. Всеми преподавателями были заключенные, но слушателями не только они. Вскоре наши учителя преподавали охранникам, по крайней мере некоторым из них, самым способным, а также кое-кому из административного персонала лагеря!