Читать книгу "Фаворитка короля - Анна О'Брайен"

Слезы ручьем текли у меня из глаз.

— Но вы же не можете вот так уехать…

— А что вы сделаете? Измените всеобщее мнение? Изобразите меня добродетельной женщиной? Вам никто просто не поверит… Я навсегда останусь королевской шлюшкой. Собственно, так и было, и мне кажется, я отлично справлялась со своей ролью… — Я подошла к двери, оглянулась через плечо на сиявшую золотом и самоцветами корону, которая лежала на ложе рядом с Эдуардом. — Как вы думаете, сможет ли мальчонка носить корону с таким достоинством, с каким носил ее он?

— Нет. Не сумеет, как мне кажется.

— Прощайте, Уикхем. — Я понимала, что больше мы, скорее всего, не увидимся. — Понимаете, он сам велел мне взять перстни себе…

— Верю, что он так и сказал, — с низким поклоном отвечал Уикхем. — Будьте осмотрительнее.

Я взялась за ручку двери и вдруг почувствовала, что у меня уже нет сил ее отворить. От меня осталась лишь пустая оболочка. Я понимала, что меня ждет еще множество дел. Да только в ту минуту я совершенно позабыла, что это за дела.

Единственное, что помнила: мне хочется оказаться рядом с Виндзором.

В тот день, однако, меня ждали новые ужасные испытания. Неужели могло произойти что-то худшее, чем то, что уже случилось? Могло. И произошло. Единственное, чего я хотела, — бежать отсюда, от своего горя, от той чрезмерной несдержанности, к которой я прибегла, чтобы оправдать обвинения Уикхема. Но в Большом зале появились двое новоприбывших: один говорил высоким мелодичным голоском, у другой на лице было выражение, достойное палача.

Король-ребенок и его матушка.

На мгновение страх так захлестнул меня, что я подумала, не ускользнуть ли через лабиринт покоев и переходов, пока Джоанна меня не заметила. Теперь ей принадлежала власть, она могла хоть всю кровь из меня выпить. А в свете того, что происходило раньше, я не сомневалась, что буду обескровлена очень быстро.

«Нет! Нет! Ты перед нею не отступишь!»

Никогда я не уклонялась от схватки, не стану этого делать и сейчас. Собрав в кулак все силы, я с большим трудом надела на себя маску высокомерия, словно бы Эдуард и не умер только что у меня на руках. Шелестя бархатом юбок, я спустилась по лестнице и сделала великолепный реверанс десятилетнему мальчику, который теперь будет носить корону, принадлежавшую недавно моему любовнику.

— Приветствую вас, ваше величество.

Ричард, помилуй его Бог, явно не знал, что нужно делать, что говорить. Он в волнении наморщил лоб и неуверенно улыбнулся мне.

— Здравствуйте, мистрис Перрерс… — Он поднял глаза на мать в поисках подсказки, как поступить дальше. Потом поклонился мне, старательно изображая важность.

— Не нужно кланяться, Ричард. — От накрашенного лица Джоанны веяло лютым морозом. Она быстро что-то соображала. — Значит, Эдуард умер, так?

— Умер, миледи, — ответила я ей с безукоризненной вежливостью.

— Мама… — потянул ее за рукав сын.

— Ты теперь король, Ричард, — сказала ему Джоанна.

Все равно это ему ни о чем не говорило. Он повернулся к ней спиной, лицо побледнело от предвкушаемого удовольствия.

— А вы отведете меня в королевские конюшни, мистрис Перрерс, — поглядеть на королевских соколов?

«Твоих соколов!» — больно уколола меня мысль.

— Нет, государь, — мягко ответила я, борясь с желанием оказаться как можно дальше отсюда, подальше от Джоанны и ее сына. — Сегодня уже слишком поздно. Прикажете подать вам закуски, ваше величество?

— Да. Если вас не затруднит. Я проголодался… — Он чуть не прыгал на месте от нетерпения. — А потом можно будет пойти посмотреть на ловчих птиц…

Рука Джоанны легла на плечо сына, как тяжкая цепь.

— Мистрис Перрерс — или лучше сказать леди де Виндзор, кто знает? — так вот, мистрис Перрерс здесь не задержится, Ричард. — Она повернулась ко мне со злобной усмешкой на губах, с загоревшимися от удовольствия глазами. — Вам здесь нечего больше делать. Закончилось ваше царствование, королева Алиса. — Наконец-то она получила власть в свои руки и не замедлит ее употребить с превеликой радостью. — Я отдам распоряжение незамедлительно освободить ваши покои. Надеюсь, вы уедете отсюда… Погодите… Думаю, я могу позволить себе быть великодушной. До рассвета. — Погладив рукой светлые волосы сына, она вскинула голову и обнажила зубы в хищной усмешке. — И постарайтесь ничего не увезти с собой, иначе, — снова блеснули зубы, — я потребую возмещения, можете не сомневаться.

Значит, она желает отнять у меня все мои пожитки. Следовало ожидать. Да и упрекать ее за это я не могла — слишком много разочарований пришлось ей пережить за свою жизнь. Но и без борьбы я не сдамся.

— Я не возьму с собой ничего такого, что не принадлежит мне по праву, что не было мне подарено, — ответила я, сжав в руке перстни с такой силой, что камни глубоко врезались в плоть.

— Потерявшим голову от любви стариком, который не понимал, что вы собой представляете?

— Человеком, который меня любил.

— Человеком, которого вы приворожили неведомо какими чарами.

— Человеком, которого я почитала более всех иных. Все, что он дарил мне, было подарено по его собственному желанию. И я заберу то, что мне принадлежит, миледи.

Я сделала ей глубокий реверанс, словно она сама стала королевой Англии.

— Поди прочь с глаз моих!

Я повернулась и пошла, слыша через весь зал чистый голос юного короля:

— Ну можно мы пойдем посмотреть на соколов сейчас же? Почему мистрис Перрерс не хочет отвести меня?..

Да, ему трудно будет сидеть на троне. А сравняться с Эдуардом — просто невозможно.

Я уехала из замка Шин. Мне не хотелось больше возвращаться сюда, как и в любой другой королевский дворец, долго бывший мне родным домом. Джоанна сказала правду, какая бы злоба ею при этом ни двигала: мое царствование (если я вообще когда-нибудь царствовала) закончилось. Я сама не знаю, что я при этом испытывала — все чувства мои стали холодными и неживыми, как те самоцветы, что я сжимала в руке.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Во всем Лондоне не было ни единой живой души, которая бы не присутствовала при погребении Эдуарда: оно состоялось в пятый день июля в Вестминстерском аббатстве, рядом с могилой Филиппы, как он ей и обещал. Разве не запрудили улицы толпы достойных горожан, провожая взглядами деревянный гроб с ужасающе похожей на живого Эдуарда посмертной маской? Даже рот маски был скошен вправо — память о том спазме мышц, который стал предвестником смерти. Подданные Эдуарда в скорбном молчании провожали короля, вспоминая его великие деяния.

Так мне рассказывали.

Эдуард был обряжен в белые и красные шелка — цвета его королевских эмблем — и сверкавшую золотыми нитями парчу; красной парчой был обит и сам гроб. В могилу его провожали колокольный звон, множество факельщиков и вывешенные по пути на каждом доме черные траурные полотнища, которых хватило бы на рясы всем монахиням, сколько ни есть их в христианском мире. Поминальная трапеза обошлась в пять сотен фунтов — в то время, когда под заборами Лондона лежали вповалку умирающие с голоду. Вот такая бездумная расточительность. Но почивший король был добрым человеком, и лондонцы не стали ворчать на бесполезные траты. Отчего не помянуть добром жизнь ушедшего короля? Те, кто провожал его в последний путь, отбросили воспоминания о принесших одни неудачи последних годах, проведенных им в уединении, — когда кому-нибудь из них удавалось хоть мельком увидеть монарха за эти годы?