Читать книгу "Захват Московии - Михаил Гиголашвили"

— Спасибо, родной, — сквозь сон пробормотала она.

Засыпая на тёплом и мягком жакете, я слышал странные вскрики: «Карагудай лымко турит! Лымко!» — и думал о том, что несчастья других заставляют человека забыть — на время — о своих злосчастиях, и в этом — главный смысл диалога.

Ночью я проснулся от шорохов. Открыл глаза и увидел в сырой темноте, как какая-то фигура поднимается надо мной. Я замер… Тень миновала меня… Понял, вспомнил — женщина, Раиса, старики на чердаке… Хочет пить. Или писать… В любом случае надо молчать, не показывать, что слышу, стыдно…

С закрытыми глазами я слышал — и слушал — шуршания, копания, дыхания, потом тихая струйка зазвучала тонко и задиристо, как масло на горячей сковородке… Запах мочи… И щелчок унитаза, мурчание воды… И опять тихие шурши, шорохи, шелесты, хриплое дыхание… И большая тень на ощупь идёт к стене, где светлел матрас и заскрипели доски.

Под утро я проснулся от шорохов, но сейчас был шёпот, еле различимый… Да, слова, слоги… «спаси и помилуй мя, грешную»… Молитва?.. Мне стало жутко, но я решил повторять за ней, чтобы здешний бог лучше меня понял — может, он слышит только русские молитвы?.. Иже… Еси… Небеси… О ххосссподи!.. O Herr, gib mir die Freiheit!..[108]

ПОБЕГ

В Московии свирепствовала чума. Когда я пришел на Опричный двор, все дела стояли без движения. Начальные бояре косо посмотрели на меня и спросили: «Зачем ты сюда пришел? Уж не мрут ли и на твоем дворе?» — «Нет, слава богу!» — ответил я. Тогда уж они больше не спрашивали меня, что я здесь делаю, только предупредили, что если придет чума, то дом надо заколотить и сжечь вместе с людишками.

Здесь я убедился, что боярские холопы получили разрешение уходить от своих господ во время голода и мора. Тогда к своим прежним холопам я прибавил еще нескольких чужих. Памятуя слова великого князя: «Ты должен именоваться отныне Андрей Володимирович», я устраивал свою жизнь соответственно с этим.

У меня были дела с одним бюргером в Ашерслебене округа Гальберштадт — Гартманом Крукманом. Если бы он не обошелся со мною нечестно, то я смог бы приблизиться к соболиной казне и получил бы оттого такой барыш, что, вернувшись в христианскую землю, я мог бы вести дворянскую жизнь. Но тогда я рассуждал так: так как он, Крукман, остается за рубежом, то ты должен вернуться, подняться выше ты не можешь! Но из-за денег я должен был еще поучиться русскому праву.

Именно: приходит муж моей служанки Анны; ему и ей я доверял все мое имущество, отчего он получал, наверное, хорошие барыши. В расчете на то, что он сохранит то, что украл у меня, он подал челобитье, будто я хотел его заставить дать на себя кабалу, как это было тогда в обычае. Ибо никто не смел держать слуги без кабалы; никто этого и не делал. И каждый слуга должен был дать своему господину кабалу, иначе он не мог быть принятым. Одна кабала называлась полной, другая же писалась так: «Я, имя рек, объявляю, что я получил от такого-то деньги; росту будет дано с пяти — один». Если кто-нибудь держит слугу или служанку без кабалы, то они могут свободно обокрасть его и уйти прочь у него на глазах. Если же слуга или служанка дадут на себя кому-либо кабалу, то никто другой не может их принять. А если примет и господин уличит его в этом, то дело идет на суд. Если мой кабальный убежит и пожелает записаться в опричнину в стрельцы, то являюсь я и не даю на то своего согласия.

Слуга начал с того, что взял во дворе у одного стрельца в залог за пропитые, но не выплаченные им деньги кафтан. А стрелец этот убежал. Тогда схватили моего слугу и, связанного, приволокли на суд. Слугу спросили — чей он? Тот отвечал: «Андрея Володимировича». Немедленно вызвали на суд и меня. И стрелецкий голова, обратившись к боярам, сказал: «На этом дворе убит стрелец. Великий князь не хочет терять своего: у стрельца было золота и денег на 60 рублей. Прикажите ему возвратить эти деньги». Решение было быстро произнесено, тем более что на суде был предъявлен и кафтан! Я должен был заплатить. Остальные стрельцы радовались этому и немедля хотели взять меня на правеж и бить меня палками по ногам. Но бояре сказали: «Не бейте! Оставьте его, пока он не принесет денег». Когда же я положил деньги на стол, стрелецкий голова заявил, что он ошибся, обвинив меня в такой незначительной сумме. «Я должен был искать целую тысячу», — сказал он.

После того мой слуга был отпущен и отдан мне. Бояре сказали: «Возьми своего слугу и делай с ним что хочешь». Так я, как только пришел к себе на двор, приказал подвесить его в кладовой за руки. Он же взмолился: «Государь! Отпусти меня! Я добуду тебе твои деньги». — «Ну хорошо!» — отвечал я. Тогда он взял рубаху и завернул в нее один из моих золоченых кубков. Затем пошел к одному человеку, торговавшему солодом: говорили, что моя служанка приносила к нему на хранение часть украденных у меня денег. Слуга, придя к нему в дом, попросил хозяйку взять на хранение его рубаху, а сам внимательно следил, куда она ее положит. Затем я схватил моего слугу и повел на суд и просил бояр дать мне целовальников, будто бы я хорошо знаю, где находились деньги, украденные у меня моим слугой.

Когда мы подошли к дому, где была рубаха с золоченым кубком, туда же привели и моего слугу, раздетого донага, и водили его по всем углам. Хозяйка быстро сообразила, в чем дело, кричала и плакала. Как только в присутствии целовальников слуга нашел рубаху, ее тотчас же опечатали, этим дело было уже выиграно. Хозяйку схватили и повели на Судный двор. Мне было стыдно, что я поклепал напрасно эту женщину: в земщине она была моей ближайшей соседкой; ее первый муж был иконописец.

«Бояре! — сказал я. — Теперь уже поздно начинать дело». И бояре приказали держать эту женщину в тюрьме, чтобы поставить ее на суд, когда я предъявлю ей обвинение. Тогда судьей был Дмитрий Пивов. Он был расположен ко мне и охотно попускал тому, что я добываю обратно свои деньги: он хорошо знал, что стрелецкий голова оговорил меня напрасно и неправдой получил от меня деньги. Теперь в моей власти было также отобрать деньги от другого, но я этого не сделал и попросил Пивова отпустить эту женщину (что он и сделал за мелкую мзду), а ей наказал собрать 50 рублей и дать мне, что она вскоре и сделала.

Еще раньше, во время опричнины, торговый человек турецкого султана Чилибей должен был покинуть Москву немедленно. И великий князь приказал, чтобы все его должники заплатили ему свои долги. Тогда Алексей Басманов просил одолжить ему 50 рублей. Когда я выплачивал ему эти деньги, он принес с собой золотые цепи и хотел оставить их мне в залог. Но я от них отказался. Узнав об этом, сын его Федор — тот самый, с которым развратничал великий князь и в годы опричнины был первым воеводой против крымского царя, — обратился ко мне по-дружески: «В каком уезде твое поместье?» — «В Старицком, боярин», — ответил я. «Этот уезд, — ответил он, — отдан теперь мне; не бери с собой никакого продовольствия; ты будешь есть за моим столом, а твои слуги вместе с моими». Я поблагодарил его, а он продолжал: «Если ты не хочешь отправляться — я в том волен и, как ты сам знаешь, могу тебя хорошо защитить». Я радостно благодарил его и ушел в веселом настроении. Некоторые из наших насмехались надо мной.