Читать книгу "Андеграунд, или Герой нашего времени - Владимир Маканин"

— ... Деньги?.. Зачем вам деньги, Петрович! Вы с ума сошли! — мило рассуждал Ловянников, звавшийся в общаге поначалу всего лишь бухгалтером-экономистом.

— Да хоть бы немного! — смеялся я.

— Не-за-чем!

И вновь Алексей Ловянников зримо набрасывал картинку: как, будучи с деньгами, я в одночасье стану схож с этими убогими, суетными общажниками. Как куплю жилье с пахучими кв метрами. Как приважу к себе и к этому скромному жилью приходящую женщину (не решаясь жениться, осторожный). И как очень-очень скоро (вот универсальная метка!) куплю себе в угол хороший телевизор и тут же навсегда, навеки одурманюсь отравой политических новостей. «...В вашем возрасте обрести политизированное мышление — это погибель. Это рак души. Зачем вам, Петрович?! Взгляните-ка попристальней да построже на своих сверстников!» — и Ловянников наброском предлагал еще один легкий в слове рисунок: старика со старухой, уставившихся в экран, присосавшихся к телеящику настолько, что у них нет и уже не найдется часа вставить себе приличные зубы.

— ... И это жизнь? Это личность? Это ли не деградация?.. А ведь сейчас вы, Петрович, — герой времени. Да, да, не морщьтесь, герой времени. (Время слегка ушло, но что из того? — вы его герой!) Вы литератор, пусть даже теперь не пишете! Ваша папка с повестями еще под мышкой. Белые тесемочки все еще развевает арбатский ветерок...

Ловянников поднял чашечку с кофе (с каплей добавленного там коньяку):

— ... Крепкие руки. Ясная голова. И вас все еще любят, я заметил, женщины! Выбранная, своя жизнь — чего же еще? — Он умел подхвалить. (Не перебирая в восторге и ровным голосом.) — Могу себе представить, сколько занудных мужиков в вашем возрасте вам, Петрович, завидует...

Его рука с чашечкой кофе взлетела еще выше:

— За вас, Петрович, вы — само Время. И не нужны вам, поверьте, ни деньги, ни белые машины!

Красивая женщина вскрикнула от удовольствия и тоже — чашечку с кофе кверху! Я подлил себе чаю. Возбудившийся от речи хозяина Марс рванулся в мою сторону со своей давней собачьей любовью, лапы мне на плечи и лизнул до гланд.

Особенно кисти рук будут крепки, если ты двадцать с лишним лет печатал на машинке, еще и переносил, перевозил ее в поисках теплого жилого угла туда-сюда по всему городу (по всей непредсказуемой спальной Москве). Двадцать лет не менялся поисковый образ жизни, а вот машинки нет-нет и менялись. Помню «Ундервуд», весь из металла. Я носил его в большом рюкзаке, предварительно свинтив могучие квадратные ножки, чтобы при бодром шаге они не продавили спину. Раз в метро я дал рюкзак (с «Ундервудом» 1904 года) подержать на миг приятелю, он тут же в тесноте метровагона его уронил; по счастью, никому не на ногу. Приятель смутился, засовестился. А я поднял «Ундервуд» и носил его еще десять лет. Я мог бы написать благодарственный рассказец, Как литература сделала меня сильным и здоровым. И я мог бы вспомнить добрым словом ее (машинку из металла) в тот день, когда меня связали.

Если уточнять — середина дня, то есть общажники на работе, дети в школе, в коридорах тишь. В дверь позвонили, я и открыл, не спросив кто, — обычный день, будни, почему я должен спрашивать?.. Они ворвались, скрутили мне руки за спиной и кляп в рот (мое же полотенце). Их трое. Один покосился на большую морду Марса на стене: не зарычит ли? Затолкав меня в ванную, заперли снаружи на декоративную задвижку. Переговаривались довольно громко: «Начинай». — «Времени мно-оо-ого!» — «Глянь-ка: вот и книги!..» — Еще не придя в себя, я помалу высвобождался. Связанному человеку первое и самое трудное — освободиться от ступора, а освободиться от пут получается уже само собой, если кисти сильны. Я терся запястьями, крутил так и этак внатяг, и как только пальцы сплетались, натуживал их. Усилие за усилием, и вот в пальцы запал кончик веревки. Минута... и я уже сидел в некотором раздумье, водя освободившимися руками по краю ловянниковской стиральной машины, что в углу. Пальцы слегка онемели.

Раздумье было вот о чем: я ведь не сторож квартиры в прямом смысле. Я лишь более или менее регулярно сюда заглядываю, с тем чтобы оставленное на меня жилье не соблазнило никого забраться за поживой ни через дверь, ни в окно (мальчишки). Если же нагрянули профессионалы, я никому ничего не должен. Ловянников и сам столь деликатную разницу отлично понимает (это понимают все хозяева). Свяжут — сиди спокойно. Не пыли. Таковы правила. Все их знают. Меня же задела сама небрежность поведения, свинство пришельцев: их варяжское (ворюжское) желание все перевернуть, искать, разбросать, безнаказанно насвинячить и уйти. (После чего мне наново прибирать, чтобы жить здесь дальше.) Не мог же я знать, что они пришли всего лишь порыться в книгах. Минуты две-три я раздумывал. Оружие подобралось легко: маленький табурет для сидения в ванне. А задвижка хиленькая (я знал) — ударом плеча дверь откроется сразу.

Я помнил про инициативу. На порыве, взметнув маленький табурет, вбежал в комнату и замахнулся, как бомбой. Замахнулся на первого — на ближайшего из них, читавшего книгу (так мне показалось). Зычно крича: «Убирайтесь во-оон! во-он!..» — я целил сиденьем ему в голову (плашмя, без крови). Но не ударил. (Угроза страшнее, чем ее выполнение.)

Его повернувшееся ко мне, удлиненное испугом лицо выразило сильное удивление. Он поднял обе руки, как бы сдаваясь. Книга осталась на коленях. «Тихо. Тихо. Мы уходим. Ты прав, — сказал он. И повторил с неким усиленным значением: — ты прав...» — после чего один за одним, гуськом, все трое убрались. Победа далась легко. (Двое других тоже держали в руках книги. И тоже казались сильно удивлены: хам ворвался в библиотеку.) Ушли без шума.

Они спускались не лифтом, а лестницей (незаметнее), один, оглянувшись, ворчнул: «Вот тебе и банкир!..» Я стоял на лестничной клетке (все еще с табуретом в руке), а они уже сбегбли вниз по гулким ступенькам: там, на ступеньках, бухали теперь их ноги, бухала вся их досада. Вскрик в общаге, если он одноразовый, ничего не значит. Даже старухи не выползли в коридор полюбопытствовать. Я вернулся. Так, одним из первых, я узнал, что Ловянников работает в банке. Валюту, что ли, искали? (В книгах?..) Нападавшие успели протрясти и просмотреть лишь две полки его скукотных бухгалтерских томиков. Марс со стены мне подмигнул.

Я подумал: в следующий раз кликну Акулова. Но он меня не понял — Акулов не хотел меня понимать (когда я этим же вечером рассказал про нападение).

— Банкиру надо — пусть сам выкручивается.

— Это мне надо.

Акулов только пожал плечами и повторил, различая нас интонацией: при случае он мне поможет, прибежит, но этот Ловянников пусть сам озаботится, сам сообщает в милицию. А если что не так, пусть богатенькие бросают тебе и мне свои мятые рублики...

Но и Ловянников, вернувшись, выразил свое отношение схожими словами: мол, стоило ли рисковать, Петрович, — эти трое ушли бы сами!..

А когда я сказал, что дело не только в учиненном в квартире беспорядке, что я в ванной не душ принимал, а сидел запертый и униженный, и что эти, мол, трое скрутили мне руки, Ловянников тотчас припомнил тот наш разговор о поколениях и не стал возражать — лишь интеллигентно, тонко улыбнулся: