Читать книгу "Дерево в центре Кабула - Александр Проханов"

– Следующий!..

Усатый прапорщик блаженно улыбался, пьяный от наркотика и веселящего газа, матерился, просился домой, командовал батареей, считал деньги, ворковал с женой. Его липкие, в черной коросте штаны колом стояли в углу. Хирург рылся в его паху, в булькающей, окруженной мокрыми волосами дыре, из которой свисали дряблые волокна семенников и сосудов, разорванных ударом гранаты. Прикладывал белый ком ваты. Тот мгновенно пропитывался соком, как цветок. Из паха хлестало белое семя, словно торопилось оплодотворить в последний раз операционную, пыльное подворье, уставленную танками дорогу, афганскую долину, кишлаки, соседние холмы и предгорья. Искало себе лоно, в которое могло перелить свою огненную силу, стремление в будущие еще не рожденные поколения. Встречало отточенный скальпель, отсекавший ее от будущих жизней, текло по лезвию вместе с красной росой.

– Следующий!..

Офицер-штабист с сонным лицом, с выбритой головой, в которой зияла рана, окруженная нежно-розовыми раздробленными костями, лежал на боку, свесив грязную руку с тусклым обручальным кольцом. Рана вяло пузырилась, словно в ней кипело вязкое варение. Струйка сладковатого пара тянулась к потолку, и это были забытые образы детства, разбуженные вторгшейся пулей. Штабист был маленький мальчик, махавший зеленой веткой, рыжий котенок жадно водил глазами, готовился прыгнуть, и мать вешала на веревку свой синий, мокро-прозрачный платок. Хирург держал над раной острый пинцет, словно хотел клюнуть им взбухающий вялый пузырь. Медсестра наложила на рану кусок белой марли, и ткань медленно розовела, словно всходила заря.

– Следующий!..

Долговязый водитель-механик с отстриженной портиной дрожал перебитой волосатой ногой, державшейся на дряблых сухожилиях и остатках костей. Взрывная волна убила экипаж «бэтээра», а его швырнула сквозь люк наверх, сточила плечо и ухо, превратила голень в длинные, торчащие сквозь кожу осколки. Усыпленный уколом наркотика, прапорщик слабо мычал, а хирург, примерившись, пилил ему ногу хромированной ножовкой, как перепиливают визжащий отрезок трубы. Санитарка отняла отпиленную ногу, волосатую, с растопыренными грязными пальцами, с большим желтым ногтем. Сунула ее в ведро. Нога торчала, и санитарка, не видя, кто за ее спиной, думая, что это солдат медсанбата, зло приказала:

– Унеси!..

Вместо солдата стоял Белосельцев. Послушно, как в забытьи, взял за дужку ведро и понес торчащую ногу на солнцепек, туда, где на дворе нетерпеливо кружили пыльные собаки, принюхивались к запаху свежего мяса. Белосельцев, ослепнув от солнца, шел через двор, сам не зная куда. Собаки вились у ведра, обнюхивая ногу. И ему казалось, что его удел – нести это цинковое ведро с ампутированной ногой через долины и горы, от восхода и до заката, когда низкое вечернее солнце будет отбрасывать длинную, через всю равнину, тень путника, держащего тень ведра с тенью торчащей ноги.

Командный пункт бригады был расположен на взгорье, под которым в солнечной туманной долине располагался кишлак. Окруженный блок-постами, боевыми машинами пехоты, танками, взятый под прицел батареями самоходных гаубиц, гладкоствольными реактивными «ураганами», он был обречен. Находящийся в нем главарь, укрывшийся в глинобитном дворце, готовил отпор, расставлял на позициях снайперов, минировал въезды, прятал в подземелья детей и женщин. В мечетях молились. В окопах набивали магазины. В подземном лазарете бородатый врач-пакистанец готовил операционный набор.

КП бригады размещался в траншее, накрытой маскировочной сеткой. На брезентовом бруствере стояли полевые телефоны и рации, были разложены карты, стояли перископы и трубы. Штабисты в касках десятками голосов кричали в трубки, хрипели, командовали, связывались с артиллерией, аэродромом штурмовиков, с вертолетными эскадрильями. Белосельцеву казалось, что из-под клетчатой маскировочной сетки вылетают гудящие пчелы, разносятся по окрестной долине, собирают свой взяток, возвращаются с ним под желто-зеленый сетчатый полог.

Кишлак лежал беззащитный, открытый, с серебристыми куполами и мягкими овальными линиями, похожий на дремлющую серебристую женщину, с округлыми тенями, нежными дышащими выпуклостями, с таинственной красотой перламутровых прозрачных покровов.

– «Корыто», я – «Гарпун»!.. Как слышишь меня, «Корыто»!..

Офицеры штаба, сильные, энергичные, с коричневыми под касками лицами, терлись друг о друга боками, теснились в окопе, в нетерпении взирали на кишлак. Помещали его в центр артиллерийских прицелов, в перекрестья бомбометов, в геометрию траекторий и баллистических кривых. Пространство дышало математикой, солнечным туманом и еще непролитой кровью.

– «Корыто», цели двести один, двести два, двести двенадцать!.. Огонь!..

Мягко полыхнуло за спиной, будто пролетела зарница. Проревели гаубицы, и окраины кишлака закудрявились розовыми взрывами, словно голую околицу засадили деревьями. Они на глазах вырастали, выбрасывали купы листвы, и там, где они росли, – хрустела земля, лопалась глина. Волны ударов достигли окопа, просыпали комочки земли, и жук-чернотелка выскользнула из норки, побежала, перебирая лапками, неся на спине каплю лилового солнца.

– «Чайка», я – «Дуб»!.. Цель четыреста восемь!.. Эшелон две тысячи!.. – взывал авиационный наводчик.

С бетона, с белыми кипящими соплами, взлетали штурмовики. Набирали высоту над горами. Расплескивая ядовитые термитные огоньки на кудрявых стебельках, едва заметные, как падающий осколок стекла, пикировали на кишлак. Трескались серебристые купола и гончарные кровли. Из трещин выплескивал красный огонь, курчавые веретена дыма. Самолетов давно уже не было, а кишлак продолжал взрываться, оседали стены, и в бинокль было видно, как мчится по пустому проселку обезумевшая лошадь, и на ней пестреет ковровое шерстяное седло.

– Вызываю «Ромашки»!.. Вызываю «Ромашки»!.. Работаем по мечети!.. Пирожками и булочками!..

Медленно, в слюдяном сверкании, пошли вертолетные пары, пятнистые, как земноводные. Обходили кишлак по дуге, страшась прицела зениток, огня пулеметов, пуска инфракрасных ракет. Уносили к солнцу металлический дребезг. Скрылись в расплавленном белом пятне. И оттуда, из белой проруби неба, внезапно и хищно устремились вниз на кишлак. Пустили к земле острые дымные копья. Вонзили в купола колючие злые огни. И повсюду стали вздыматься пепельные кудрявые взрывы, словно из проломленных куполов, как из разбитых яиц, выскакивали мягкие птенцы, росли, на глазах оперялись, как пушистые птицы, летели над кишлаком. Вертолеты в боевых разворотах протягивали к кишлаку длинные коктистые лапы, вырывали из него сочные ломти, терзали селенье. На дорогу вынесся раскрашенный горбатый грузовик, мчался из кишлака, подымая солнечную пыль. Вертолет догнал его за селеньем, цапнул сверху когтистой лапой, опрокинул на бок. Белосельцев в бинокль видел, как горит на дороге поваленный грузовик.

– «Труба», я – «Фагот»!.. Два фугасных по целям сто три и сто девять!..

Реактивные «ураганы» пропилили небо длинным воющим звуком, толкнули сквозь распилы свистящий огонь, опрокинули его на кишлак. Снаряды с большой высоты вонзались в землю, уходили в глубину, нащупывая там склады оружия, закопанные баки с горючим, штабы и командные пункты. Вырывали огромные огненные кратеры, наполненные белой плазмой котлованы. Кишлак испарялся, превращался в огненный ветер, в ядовитый дым, в котором летели пылинки цветных изразцов, ворсинки сгоревших животных, костная мука перемолотых взрывом людей. Один из снарядов попал в склад с горючим. Из земли повалил густой жирный дым. Клубы черной сажи напоминали огромного, встающего на ноги великана, в чалме, в развеянном халате, с поднятым вверх кулаком. Великан подымался, оглядывался во все стороны света, выбирая себе дорогу. Медленно отрывался от истребленного, превращенного в скелет кишлака. Двигался через солнечную равнину к далеким хребтам. Пройдет по континентам, странам, оставляя за собой остовы разрушенных городов и селений, обугленный Кремль, перепачканный сажей Манеж.