Читать книгу "Чужак - Симона Вилар"

Нанятые радимичи уже забросали землей дары в могиле, сыпали сверху, приминали ногами. Карина вроде глядела в их сторону, но мыслями была далеко. Вспомнила, как сложились у нее дела в Киеве после исчезновения Торира.

Тогда она жила словно таясь. Сурово тогда было в Киеве, люди ходили мрачные. А с чего им радоваться, когда боги путали зиму с весной, а то и с осенью. Болезни-лихорадки начались рано, старики и дети умирали в каждой усадьбе. На многих тогда лежала печать смерти, а нищие стали как никогда навязчивыми и злыми. Но дни шли, и надо было работать. Вот и она кого-то провожала, кого-то принимала в гостевом подворье. Оставшиеся зимовать в Киеве постояльцы исправно вносили плату, и дела у Карины шли неплохо. К началу зимы у нее и новые гости появились — наемники из тиверцев[150], пришедшие с юга. Они всегда приходили в Киев в эту пору, зная, что зимой здесь найдется немало ватажников-купцов, которые поедут на торги и ловы и которым понадобится охрана. Тиверцы уже не впервые подрабатывали в Киеве и как охранники, и как кулачные бойцы. Когда в городе на днепровском льду начинались бои, стенка на стенку тиверцев часто нанимали, так как считалось, что эти гололобые бритые мужи с их непомерно длинными усами — лучшие в рукопашном бою.

Карина поначалу робела, когда у нее поселились эти немногословные угрюмые воины. Но они оказались не буйными, держались с особым достоинством, мало с кем сходились. Она же расположила к себе новых постояльцев, велев кухаркам специально для них готовить мясо на жаровнях, да не до полной готовности, а чтобы кровь сочилась, как это принято у тиверцев, не больно любивших вареную и тушеную стряпню полян, приготовляемую в закрытых печах-каменках. К тому же тиверцы неожиданно стали ее защитниками, когда на подворье зачастил Дир Киевский.

Приходил князь сперва как будто из любопытства, ел, пил с гостями, щедро расплачивался, но Карине было не по себе, оттого что он не спускал с нее глаз, задевал, вынуждал оказывать почет, сидеть рядом за столом. А сам все пугал:

— Я-то припомнил, краса-девица, где нас с тобой доля свела. Копысь-град помнишь? Из-за тебя там все приключилось.

Раньше он с ней таких речей не вел, а если и затрагивал, то с какой-то несерьезной игривостью. Теперь же просто проходу не давал. А ее от него едва не мутило, голова кругом шла. Особенно когда он о Торире начинал выпытывать.

— Люди поговаривают, что ты с Резуном слюбилась. Так ли? — Она ничего не отвечала. Отходила туда, где в длинном столовом доме сидели в стороне от других тиверцы. Присаживалась рядом с ними, спиной к гостю-князю. Смотрела, как тиверцы едят мясо, как кровь выступает на поджаренной корочке, когда они вонзают в него крепкие зубы… И однажды едва успела выскочить во двор, добежала до свинарен, где ее просто вывернуло наизнанку у изгороди.

Чтобы избегать посещений Дира, она стала чаще уходить на ночь в дом отца Бояна. Там, как всегда, было людно, собиралась молодежь послушать сказки-кощуны, которых Боян знал великое множество — как героических, волшебных, бытовых, так и про зверей, рыб, птиц.

Когда гости расходились, Олисья подавала вечернюю трапезу. Звала к столу и Карину. Олисья уже свыклась с ней, да и та никогда не приходила с пустыми руками. Вот и пододвигала к ней миску с грибами в сметане, нарезала копченую свинину, подавала блюдо с квашеной капустой, кувшин с горячим киселем. Быстренько смастерила яичницу с салом, отдуха которого у Карины все перевернулось в животе.

— Что отворачиваешься? Аль стряпня моя не нравится? — спросила Олисья однажды и поглядела на девушку как-то странно. — Неужто у тебя на подворье кухарки поумелее? А может…

Она недоговорила — Карина быстро встала из-за стола, вышла на крыльцо, даже не накинув опашеня на меху. Стояла, вдыхая сырой воздух, обтирала испарину с висков. Нездоровилось ей что-то. Олисья вышла следом. Но неожиданно не стала донимать, наоборот — погладила по плечу участливо.

— Да ты никак тяжела, деточка? Понесла-то от кого?

Вот тогда Карина и поняла. Раньше бы следовало вспомнить, что уже почти два месяца женская ветошь ей не надобилась. А она то в делах, то в тревогах, то в заботах из-за опасного внимания Дира ничего не замечала.

Беременность всегда стараются скрыть одеждой и помалкивают, чтобы не проведал дурной человек, не сглазил. Вот и Карина держалась так, как ни в чем не бывало. Только Бирюну открылась.

Странная дружба завязалась у нее с городским калекой. Приползал он к ее подворью часто, раз в седмицу обязательно. Карина всегда подкармливала его. Бывало, садилась на завалинке у ворот возле евшего угощение Бирюна, разговаривала с ним о том, о сем. Однажды он сказал:

— С Ториром Ресандом ладно все. Волхвы выходили его и тайно отправили в Новгород.

В другой раз сообщил, что Олег принял Торира у себя, и теперь варяг служит в его дружине. Стал одним из первых гридней при Вещем. А однажды Бирюн полюбопытствовал:

— Правду ли говорят, что Дир тебя просватать хочет?

Карина молчала. К чему сейчас судить да гадать, когда Дир уже отбыл в полюдье. И она заговорила о другом. О странном зимнем потеплении, о том, что говорят по этому поводу перунники. Бирюн сказал, что сам Волдут гадал по крови — по овечьей, по крови кошки и оленя — беды будут, но невеликие. Киев выстоит.

— А какую судьбу града он видит в дальнейшем? — спросила Карина. — Появится ли тут Олег? А с ним…Торир?

Бирюн отставил миску, стал напевать что-то о том, что и птица ныне не так кричит, и вода течет сильнее обычного, и сады зацвели не ко времени.

— Это я к тому, что все перепуталось, — сказал, наконец. — Говорят, к большим переменам. Вот и гадай. Но что Олегу суждено несказанно возвыситься… Я и так тебе много сказал, девка глупая.

— Не девка — баба. И баба непраздная. А отец ребеночка моего далеко. Не знает ничего.

Они помолчали. Но Карина понимала, что Бирюн сообщит об этом кому надо.

Это потом она обижалась, когда так и не получила ответной весточки. И подумалось — что варягу до нее? Бирюн сказывал, Милонега от него тоже рожала, а ему и дела не было. Что ему и до Карины? Служит себе у Олега, небось, и иную ненагляду уже завел. Бабы-то к нему всегда липли.

Однажды к ней на дворище пришла Белёна. Карина обрадовалась ей, как родной. Правда, несколько опешила, до того странно и непривычно выглядела подруга. С лица спала, бледная, непривычно тихая. Сидела перед Кариной серьезная, грустная. Одета богато, в шубке из светлой лисы, пуховой плат скинула — и блеснула шитая речным жемчугом бабья кика, поднимающаяся высоким углом над исхудавшим личиком.

— Не надо было мне за Жихаря идти, — сказала Белёна бесцветно. — Но я обижена была на Кудряша, а тут еще отец говорил, что лучшего зятя, чем мастеровой Жихарь, ему и не сыскать. А вышло… Тошно мне с немилым жить. Даже не поется больше. Да и как петь, когда муж злой только и ворчит, что я и белоручка, и стряпаю не так, и холодна с ним. А мне для него, постылого, и рука не поднимается что-то делать. Ребеночка бы родить… Да только Жихарь так крут на руку, что боюсь выкинуть, если понесу.