Читать книгу "Мысли узника святой Елены - Наполеон Бонапарт"

Другой характерной чертой Жозефины было ее постоянное отрицание. В любой миг, на любой вопрос, ей заданный, ее первым инстинктом было все отрицать, ее первым словом было не; и это не не было обязательно ложью. Это была предосторожность, простая оборона; и это – то, что отличает нас от вас, леди, это и есть фундаментальное различие полов и воспитания. Вы созданы для любви, и вас учат говорить нет. Мы же, напротив, находим славу в том, чтобы сказать да, даже когда не нужно этого делать. И это ключ нашего различия в поведении. Мы не можем одинаково смотреть на жизнь.

Если я садился ночью в фаэтон, отправляясь в дальнее путешествие, к моему большому удивлению там оказывалась Жозефина – ждущая и полностью одетая, хотя она не должна была никуда ехать.

– Но Вам невозможно ехать! Я еду слишком далеко; Вы слишком устанете!

– Нисколько, – отвечала Жозефина.

– Я еду прямо сейчас.

– Хорошо, я уже готова.

– Но Вам же нужно собраться в дорогу.

– Нисколько, говорила она, – у меня все есть.

И мне оставалось только сдаться.

В конце концов, Жозефина подарила счастье своему мужу и всегда была его самым чутким другом, – всегда и во всех событиях показывая покорность, преданность и полное самопожертвование. И я всегда испытывал к ней чуткую привязанность и острую благодарность.

Мадам Мер[431] была очень скупа; это было смешно. Я даже предложил ей большое ежемесячное пособие, если только она будет тратить его. Она даже была готова взять его, но при условии, что может удержать его. В действительности у нее был просто избыток благоразумия; она всегда боялась однажды обнаружить себя в бедности. Она познала нужду и никогда не могла изгнать из своей памяти воспоминания о том ужасном времени. Но справедливо будет сказать, однако, что она тайно отдала много денег своим детям; она – такая замечательная мать!

И все же, эта самая женщина, которую так трудно было заставить расстаться с пятью франками, отдала бы все, чтобы помочь мне вернуться с Эльбы; и после Ватерлоо она отдала бы мне все, что имела, чтобы помочь мне восстановить дела; она предложила это мне; она без ропота приговорила бы себя к черному хлебу.

20 мая

Мне грустно, скучно, плохо: присядьте в это кресло, составьте мне компанию.

21 мая

Что мы будем читать сегодня вечером? Вас устроит Библия? Это действительно поучительнейшая книга; они и представить себе не могли, какие дела мы сделаем в Европе!

1 июня

Когда любому из моих министров или другой важной персоне доводилось совершать ужасную ошибку, и было необходимо проявлять раздражение, сердитость и гнев, я всегда следил за тем, чтобы при этой сцене оказывалось третье лицо. Если я считал необходимым карать, в моих правилах было наказать сразу многих. В таком случае виновник оказывался обижен ни больше и ни меньше других; в то время как свидетель, выражение лица которого и растерянность стоило видеть, уходил и рассказывал другим о том, что он видел и слышал. Здоровый ужас циркулировал по венам общества. Дела шли лучше, и мне приходилось наказывать все реже. При этом я получал большие выгоды, причиняя не слишком много вреда.

4 июня

Меня укоряли за мою лень, поэтому я возвращаюсь к работе. Мы примемся сразу за несколько тем, работа найдется для каждого. Я займусь Консульством с Монтолоном, Гурго[432] может взять другую эпоху или отдельные сражения, а младший Эммануель[433] (Лас-Каз) может готовить документы и материалы по периоду коронации.

8 июня

Все говорит о том. что Бог есть; это без сомнения. Но все наши религии созданы людьми. Человек не может поручиться за то, что будет делать в последний миг жизни; но все же я уверен, что умру без исповедника. Конечно, я далек от атеизма; и все же я не могу, несмотря на разум и не будучи бесчестным и лицемером, верить всем этим учениям. Во времена Империи, в особенности после брака с Мари Луизой, были приложены немалые усилия, чтобы убедить меня идти в Нотр Дам для полного преклонения перед верой, на манер наших королей. Я категорически отказался; моя вера не была настолько сильна для того, чтобы принести мне сколь-нибудь пользы, и все же слишком велика, чтобы хладнокровно совершить такое кощунство. Высшая правда о том, кто я, откуда я пришел и куда я иду, – вне меня и все же во мне! Я как часы, которые существуют, но не знают, сколько времени они показывают. Я могу явиться на божий суд и буду ждать его без опасения. Я жил только ради славы, мощи, блеска Франции; этому были отданы все мои способности, силы и время. Это не могло быть грехом; наоборот, в этом моя Сила!

10 июня

Фокс[434] прибыл во Францию сразу после подписания Амьенского мира. Он занимался историей Стюартов и просил моего разрешения изучить наш дипломатический архив. Я распорядился дать ему полный доступ. Я часто принимал его и увидел в нем незаурядного человека; я быстро распознал в нем высокую душу, доброе сердце и глубокие либеральные убеждения, – качества, делающие честь человечеству; он очень расположил меня к себе. Мы свободно разговаривали по самым разным вопросам, оставив в стороне предубеждения. Когда я хотел досадить ему, то напоминал об адской машине и говорил, что его министры намеревались убить меня; он имел обыкновение весьма горячо приводить доводы против меня, и всегда заканчивал, говоря на плохом французском: Первый Консул, ôtez vous donc cela de votre tête! (Первый Консул, выбросьте Вы, таким образом, это из Вашей головы).