Читать книгу "Каждому свое - Вячеслав Кеворков"

Хозяин принес блюдо с креветками, купающиеся в шипящем масле, зеленый салат из хрустящих молодых листьев, а затем поставил на стол глиняный кувшин и такие же стаканы. Натюрморт завершали хрустящие ломти теплого хлеба.

— Вы правы, в мире происходит массовый психоз. Ваш заместитель Бюркнер зачем-то послал меня опекать вас, притом, что за вами по пятам следует госбезопасность.

— Леопольд делает все разумно, используя наступившую неразбериху для того, чтобы выйти из игры, сохранив лицо. Суд над нами неизбежен. Каков он будет, и кто станет верховным судьей, пока неясно. Очевидно же, что и тебе надо немедленно уходить как можно дальше от дел неженских.

Дверь распахнулась и на пороге показались двое местных парней, удивительно похожих друг на друга, хотя один был жгучим брюнетом, а другой — голубоглазый блондин.

Карин с тревогой глянула на адмирала.

— Не беспокойся, дорогая, это мои люди. В гражданскую войну в Испании оба были убежденными фалангистами, теперь склоняются, скорее, к демократии. Для меня же люди, попробовавшие обе крайности — самые надежные. Сейчас они удерживают моих преследователей на бензоколонке. И колеса им поменяют, и мотор переберут, — тут их фантазия неисчерпаема.

— Ну, скажи мне, что же теперь будет с Германией и ее союзниками?

— Знаешь, однажды мне в одном из западноафриканских заповедников показали стаю громадных диких кошек, рыскающих по саванне. Так вот, если одна из кошек, обессилев, начинала спотыкаться или, что еще хуже, падала без сил, вся стая накидывалась на нее и разрывала на куски. Вот сегодня Германия как никогда близка к такому трагическому финалу. Стая ее не пожалеет. По пути сюда я заехал на верфи на побережье, где строят подлодки по заказу Германии. Раньше меня приветствовал почетный караул, играл оркестр, не говоря уж о том, что в Мадриде меня непременно удостаивал аудиенции король. Сейчас же ко мне вышел цеховой мастер и заявил, что у руководства важное деловое совещание и меня принять не могут, после чего молча, не попрощавшись, удалился, не предложив даже чашки кофе. Запомни, мир не терпит слабых и побежденных. Допустим, со мной и фалангистами все ясно, а что ждет вас?

— Я не вправе давать советы, но предпочла бы пересидеть смутное время вне Германии. Рано или поздно все уляжется.

— Спасибо, мой дорогой друг, но такого места для меня в мире нет. А потому считаю правильным явиться к ответу добровольно, а не закованным в цепи.

Черноволосый и блондин допили кофе, громко брякнули кружками о стол и поднялись.

— Ну вот, моя дорогая, наше время истекло, — грустно улыбнулся адмирал. — Кланяйся папе, а если придется встретить моего заместителя где-то вне кабинета, передай ему, что все договоренности с моей стороны остаются в силе. Но — только если увидишься с ним в частном порядке. А сейчас я еду в Альхецирес, посмотрю, что там осталось от нашей резидентуры, в одночасье разгромленной нашим славным министром иностранных дел фон Риббентропом и его зятем — послом в Испании. Мы вложили уйму сил и денег, чтобы закрепиться на Гибралтаре, а он пустил все, извини, в навоз. И все, благодаря интригам и недальномыслию господ, сбившихся вокруг фюрера.

— А что сам фюрер?

Адмирал помолчал.

— Человек может находиться у власти не более двух выборных сроков. А потом жующие зубы стачиваются, зубы мудрости выпадают — или их приходится удалять, а глаза «замыливаются» и фокус зрения расплывается. Ах, ладно, будем прощаться. Счастливой тебе дороги!

Адмирал повернулся и зашагал к выходу.

* * *

Июль, как это часто бывает, выдался в Берлине душным. Домашние животные, не рискуя вступать в конфликт с людьми, и без того перепуганными катастрофическими сообщениями с фронтов и ежедневными разрушительными бомбежками с воздуха, предусмотрительно попрятались в отведенные судьбой уютные щели среди руин, надеясь на правило, что дважды снаряд в один и тот же окоп не попадает.

Обеденная церемония в Германии — такое же значимое событие, как и воскресная месса, также ограниченная четкими временными рамками.

Обычно адмирал довольствовался обедами, которые ему подавали в кабинет, изредка сам спускался в офицерскую столовую, которую называл кают-кампанией. На сей раз адмирал выбрал иной, неожиданный вариант, чем вызвал смятение у обслуживающего персонала. Адмирал позвонил и сообщил, что будет обедать дома.

Жизнь, однако, и тут внесла существенные поправки.

Едва адмирал занял обычное место в торце стола, зазвонил телефон. Горничная поставила перед адмиралом первое блюдо и сняла трубку.

— Господин адмирал только что приступил к обеду и просит вас позвонить позже.

Но ее попросили все же срочно передать трубку адмиралу.

Немцы — не англичане, для которых соблюдение обеденного ритуала безусловно важнее любых событий в мире, включая объявление войны, а потому обслуга дрогнула.

— Слушаю вас, — бодро начал говорить адмирал, но тут же умолк. Взяв себя в руки, он произнес уже совершенно иным голосом. — Вы с ума сошли! Кто же мог сподобиться на такую преступную низость? Англичане, русские? Во время войны это больше, чем удар в спину, это преступление против государства!

Адмирал не жалел ни слов, ни красок. Он хорошо знал, что с момента расформирования абвера и его отстранения от дел, он автоматически превращался в «объект пристального наблюдения» имперской безопасности. Более того, теперь он переходил в категорию людей, за которыми по данному им же ранее распоряжению тут же устанавливалась слежка, телефоны подлежали прослушиванию, с последующим тщательным анализом записей.

Теперь, когда положение столь радикально изменилось, он почувствовал со всей ясностью всю серьезность своего положения.

Войдя в новый кабинет, адмирал выслушал доклад адъютанта, согласно которому покушение на фюрера провалилось, заговорщики схвачены, часть из них уже расстреляны без суда и следствия. Идут активные поиски сочувствующих и соучастников. Отнести себя к таковым адмирал не решился бы даже в дурном сне. Несколько необычно звучала заключительная часть доклада, в которой адмиралу возвращалось право ношения формы. И, несмотря на то, что фюрер подписал бумагу еще до покушения на него, подействовало это на адмирала успокаивающее. Он даже постарался упорядочить свой распорядок дня: обедать исключительно дома, затем гулять в парке с любимыми таксами, спать ложиться рано и в одно и то же время, просыпаться неспеша. Складывалось ощущение, что жизнь без шпионажа может быть не только возможна, но и прекрасна. Главное из преимуществ — возможность спокойно предаваться размышлениям.

Адмиралу было совершенно очевидно, что самым главным промахом заговорщиков и сочувствующих им была склонность вести дневники, то есть, страсть запечатлевать навеки и предавать бумаге свои мысли, чувства, звучавшие невинно сразу после прихода фюрера к власти и совершенно иначе в эпоху, когда Германия под руководством фюрера стала безнадежно проигрывать развязанную ею войну.