Читать книгу "Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943 - Эрих Редер"

Это стало чрезвычайно важным выводом и свидетельством того, что трибунал в отдельных случаях отказывался быть связанным чисто политической точкой зрения. В то же самое время в сфере чисто уголовного судопроизводства трибунал представил неоспоримые свидетельства того, что многочисленные преступления, многие из которых самого ужасного свойства, были совершены теми или иными национал-социалистами. И все же, кроме этих преступников, никто в Германии не имел ни малейшего представления о том, что происходят подобные вещи.

Для меня это была самая гнетущая часть всего процесса. Какая-либо информация о тех преступлениях, которые совершались в концентрационных лагерях, была надежно скрыта за непроницаемой стеной молчания, возведенной преступниками вокруг тех мест, где они творили свои злодеяния. Из показаний бывшего министра внутренних дел Пруссии Северинга, равно как и из показаний нескольких других политических деятелей, которые были заслушаны на процессе, стало ясно, что те или иные конкретные случаи становились порой достоянием гласности, но весь размах преступлений, как и их ужасная сущность, стал совершенным потрясением для громадного большинства немцев. Потрясение это оказалось тем большим, что в них была вовлечена не просто некая группа преступных политиков, но сам глава государства, Гитлер, во множестве случаев являлся не только соучастником, но и зачинщиком этих преступлений. Для большинства немцев истинное лицо Гитлера стало в первый раз ясным только во время Нюрнбергского процесса.

Таким образом, процесс развивался в двух раздельных направлениях: политическом, в результате чего каждый немец должен был испытывать чувство стыда, и военном, представлявшем собой совсем другое дело. Говоря в целом, военный аспект процесса являл собой картину, принципиально разнящуюся с той, которую обвинители рисовали с самого начала. Предубежденность, которой с самого начала отличался военный аспект процесса, происходила не только от политической заданности процесса, но и от двух совершенно различных систем правосудия, в которых выросло обвинение и защита. В англосаксонской судебной процедуре, представлявшей собой систему, в рамках которой и проводятся в основном судебные процессы, процесс являет собой всеохватывающее состязание между обвинением и защитой, после которого суд и выносит свой вердикт. Обвинение не пытается, со своей стороны, просто добраться до безоговорочной истины, но старается выиграть свое дело против обвиняемых любыми и всеми возможными способами. Подобный подход полностью противоположен системе правосудия Германии, в которой обе стороны обязаны прежде всего установить истинность или ложность существа дела. Англосаксонская система была новой и необычной для германских защитников и их советников и тем самым делала изложение позиции нашей стороны более сложным. То, как быстро наши адвокаты смогли принять англосаксонскую систему судопроизводства, и их успехи в осуществлении нашей защиты было превыше всех похвал.

В ходе своей долгой и славной истории англосаксонская система судопроизводства доказала свои достоинства, но она обеспечивает правосудие только в том случае, если обвинение и защита имеют равные возможности в своих действиях. В ходе Нюрнбергского процесса такого не было.

Обвинители располагали многими месяцами для подготовки обвинительного заключения. Они захватили все архивы и документы, о существовании которых было известно, и в полной мере использовали их как свидетельства преступлений. Поскольку все германские архивы попали во вражеские руки, то число документов, доступных для обвинения, было неограниченным. Из всей этой массы документов были извлечены прежде всего самые пагубные для обвиняемых, и, вырванные из контекста, они стали оружием против них.

С другой стороны, адвокатам обвиняемых не было позволено иметь доступ к этой массе документов, которыми располагали союзники. Им было позволено оперировать только теми материалами, которые пожелало дать им обвинение. Все же другие материалы, которые могли послужить оправданию обвиняемых или хотя бы частично снять с них вину, приходилось добывать с громадными трудностями, как правило, обходными путями и в неполном виде. Естественно, в результате подобных ограничений для стороны защиты были возможны только доказательства, добытые из германских источников. Для установления имеющих ключевое значение фактов, подобных тому, что союзники намеревались осуществить и планировали вторжение в Норвегию, был бы необходим доступ в зарубежные архивы; разумеется, этого никогда не было позволено.

Из-за чрезвычайной скученности в разгромленном Нюрнберге, куда доставлялись все новые и новые свидетели обвинения, защита испытывала серьезные проблемы с оборудованием хотя бы самого примитивного рабочего места. Строгость же заключения, в котором содержались обвиняемые, исключала для их адвокатов возможность конфиденциально побеседовать со своими подзащитными.

И наконец, вся атмосфера, в которой проходил процесс, была исполнена враждебности. Все газеты, все передачи радиостанций находились под непосредственным контролем союзников и поэтому печатали и передавали только негативные для обвиняемых материалы. Тот факт, что мои адвокаты смогли сделать так много при столь ограниченных возможностях, свидетельствует об их исключительных способностях как защитников.

В качестве своих основных свидетелей я определил вице-адмирала Шульте Мёнтинга, бывшего в течение многих лет моим помощником и ставшего впоследствии начальником моего штаба, и бывшего министра внутренних дел Северинга.

Спокойная и уверенная манера Северинга давать свидетельские показания производила большое впечатление на суд. Он воздерживался от произнесения каких-либо пропагандистских или полемических утверждений, сосредоточившись целиком и объективно на тех областях, в которых он был наилучшим образом информирован, таких, в частности, как начальное перевооружение военно-морского флота. Сердечность, с которой он защищал меня, глубоко тронула. Он засвидетельствовал, что рост флота после 1928 года, вопреки запретам Версальского мирного договора, имел место в соответствии с решением германского правительства. Он также засвидетельствовал, что услышал о массовых убийствах евреев и людей других национальностей только после падения гитлеровского режима. Отвечая на вопрос моего адвоката о том, получал ли он и его друзья по социал-демократической партии поддержку из-за границы в период нацистского режима, он дал откровенный и смелый ответ.

«Если вы спрашиваете меня, – сказал он, – получали ли мои политические друзья поддержку от иностранцев, которых можно назвать антифашистами, хотя бы в виде протеста, то я должен ответить «нет»! К сожалению, нет! Мы были потрясены, когда члены британской лейбористской партии, которые не имели статуса делегатов правительства, пользовались гостеприимством Гитлера и потом, уже вернувшись в Англию, превозносили рейхсканцлера Гитлера как приверженца дела мира! В этой связи я должен назвать имена Филиппа Сноудена, бывшего министра в правительстве лейбористов, и Джорджа Ленсбери, лидера лейбористской партии».

На этом председатель трибунала остановил Северинга и не позволил ему больше давать показания по этому пункту. Это был именно тот вид показаний, который, как и предполагалось, не должен был прозвучать.