Читать книгу "История запорожских казаков. Борьба запорожцев за независимость. 1471–1686. Том 2 - Дмитрий Яворницкий"

Так говорили о самозванце посланцы гетмана, а запорожцы, сопровождавшие их, называли того самозванца истинным царевичем и угрожали московским послам за него смертью. С теми же гетманскими посланцами прибыли из Запорожья в Китенку челядник Василия Многогрешного Лучка и товарищ самозванца Мерешка. Лучка сказал московским послам, чтобы они на Запорожье не ездили, потому что казаки встретят их выше Сечи в Кодаке и там повесят, а царевича выдать и не подумают, потому что он настоящий царевич, и сам Лучка, долго живя с ним, видел на теле его природные красные знаки: царский венец, двуглавый орел и месяц со звездой. Мерешка же добавил к этому то, что он пришел с царевичем с Дона, а почему он именует себя царским сыном, того не знает. В ту же Китенку приехал и посланец Ивана Серко, Игнат Оглобля, направлявшийся из Сечи на Украину к гетману Самойловичу. В разговоре с московскими послами Оглобля сказал, что кошевой атаман Серко находится уже в Сечи, прибыл он с морских разливов в Сечь на Сырной неделе и за царевича называл Василия Чадуева собачьим сыном и намеревался бить его.

Узнав о настроении Серко и всего товарищества, послы приняли некоторые меры для собственной безопасности: они схватили Щербака, Лучку, Мерешку и Оглоблю и отправили их к гетману, которому наказали держать их до тех пор, пока послы вернутся из Запорожья на Украину. В той же Китенке послы узнали, что Серко прислал из войсковой скарбницы в местечко Переволочну к некоему Петру Перекресту 40 ефимков на покупку самозванцу всяких столовых запасов. И тот Перекрест, закупив столовые запасы по росписи, отвез все в Запорожье, а кошевой с товарищами все купленное отдал самозванцу.

Собрав все сведения и обезопасив себя заложниками, московские послы написали гетману о том, что им пора уже ехать на Запорожье, для чего просили его прислать им посланцев и провожатых. По письму послов гетман отправил генерального есаула Черняченко и позволил послам взять из Полтавского полка 40 человек казаков охраны. Тогда послы, снявшись 1 марта с Китенки, поехали в Запорожье. Дорогой они наехали на речке Томаковке, в 10 верстах от Сечи[730], на запорожских казаков, бывших кошевых атаманов Евсевия Шашола и Лукьяна Андреева и других знатных казаков, кормивших своих лошадей, за недостатком травы в Сечи, возле речки Томаковки; с ними был и вождь царевича Иван Миюсский. Тут есаул Черняченко стал потчевать всех встретившихся запорожцев водкой. Во время угощения Иван Миюсский признался одному из полтавских казаков, что запорожцы не выдадут самозванца, потому что верят в него как в истинного царевича, и что он волен у них во всем и собирается побывать в Крыму. Поговорив с послами, все запорожцы с Иваном Миюсским двинулись для прокормления лошадей, от речки Томаковки в урочище Тарасовское, к правому берегу Днепра; один только Лукьян Андреев остался у Томаковки, потому что он должен был переправить послов через речку в собственной лодке, которую он привез на собственной лошади. В то время, когда послы стали перевозиться через реку, в это самое время приехали на перевоз и запорожские казаки, Иваник с товарищами, числом 11 человек, и стали просить водки. На это Лукьян Андреев стал их спрашивать, зачем они приехали, и стал называть их ворами и разбойниками, два раза уже побившими и разграбившими царских посланников, а теперь, очевидно, имевших намерение побить и разграбить и в третий раз. После этого он стал торопить Чадуева и Щеголева скорее переправляться через реку и идти дальше к Сечи. Когда послы переправились, то Иваник и его товарищи, прибив Лукьяна Андреева, оставили Томаковку и поехали за другими казаками в Тарасовское. На прощанье Лукьян Андреев сказал послам, что, по приезде в Сечь, самозванец будет над ними озорничать и всячески «оказываться».

9 марта 1674 года царские послы прибыли, наконец, в Сечь. Кошевой атаман Иван Серко и все посольство вышли к ним за город и посоветовали им остановиться за Сечью, для чего отвели греческую избу на берегу речки Чертомлыка. А есаулу Черняченко с провожатыми велели войти в город и разместиться по куреням, где кто пожелает. В это же время приехали с морских разливов знатные казаки, Влас с товарищами, и привезли с собой шесть татар и несколько татарских писем, обшитых тафтой. 10 марта кошевой атаман Иван Серко, собрав к себе в курень судью, писаря, куренных атаманов, знатных казаков-радцев, а вместе с ними и московских послов Чадуева и Щеголева, объявил, что 10-го числа у казаков рады не будет и потому царской грамоты на этот раз они принять не могут; причина ж тому та, что в этот день будут переводиться татарские письма, а когда письма будут переведены, то в одной раде казаки выслушают и письма, и царскую грамоту; письма же те посланцы из Крыма в Волошскую землю к татарскому войску с нарочными гонцами отправят, и если в тех письмах окажутся какие-нибудь сведения о военных замыслах турок и татар, то они все те письма пошлют к царскому величеству. После этих слов кошевой атаман Серко, куренные атаманы, казаки-радцы спросили у послов: «Для каких великого государя дел они к ним присланы? Слышали, что за царевичем?» – «Не царевич он, а вор, плут, самозванец, явный обманщик и богоотступника Стеньки Разина ученик», – отвечали послы. На этот ответ кошевой с товарищами говорил, что он самый истинный царевич Симеон Алексеевич, желающий с ними говорить и видеться. Послы на это возразили, что присланы они от великого государя к кошевому атаману и ко всему войску не затем, чтобы видеться с самозванцем, а затем, чтобы взять его с собой. На что запорожцы, в свою очередь, ответили, что покажут его послам на раде и что послы, услышав его речь и всмотревшись в его лицо, признают его за истинного царевича и поклонятся ему. Послы, услыхав такие слова, пуще того стали обличать и самозванца, и его вождя, а потом, после всего этого, ушли из куреня кошевого в свою избу. После ухода послов кошевой атаман Серко, судья Степан Белый, писарь Андрей Яковлев и куренные атаманы чуть ли не весь день пили у самозванца, «и Серко, упившись, будто спал». Часа за два до вечера самозванец встал, опоясался саблей и, в сопровождении судьи, писаря, есаулов и трехсот человек, напившихся пьяными, подошел к избе, где стояли послы, вместе с казаками; тут казаки стали требовать Семена Щеголева, чтобы он вышел из избы к царевичу. Но Семен Щеголев не пошел, а вместо него вышел в сени Василий Чадуев и, отворив дверь, стал говорить: «Кто спрашивает и для какого дела Семена Щеголева?» На это самозванец ответил ему: «Поди ко мне». Василий Чадуев спросил его: «А ты что за человек?» – «Я царевич Симеон Алексеевич». – «Страшное и великое имя вспоминаешь, такого великого и преславного монарха сыном называешься, чего и в разум человеческий не вместится; царевичи по степям и по лугам так ходить не изволят; ты сатанин и богоотступника Стеньки Разина ученик и сын, вор, плут и обманщик». Самозванец за эти слова Чадуева стал называть его с товарищем брюхачом и изменником и поносить всякими скверными словами, после чего, обратившись к казакам, сказал: «Смотрите, наши ж холопи да нам же досаждают». А потом, выхватив саблю и со словами «Я тебя устрою», бросился к дверям избы на Чадуева. Чадуев, видя то, схватил пищаль и решился убить самозванца. Но в это время писарь Андрей Яковлев схватил самозванца поперек и унес его за хлебную бочку, а потом ушел с ним в город. После ухода самозванца оставшиеся на месте казаки забрали поленья, стали приступать к избе и разбирать крышу ее, всячески бесчестя Чадуева и попрекая его за то, что он хотел застрелить государича. Видя беду, Чадуев, Щеголев и стрельцы, забрав пищали, сабли и мушкеты и простясь между собой, стали ожидать смерти. Но потом, посидевши несколько времени, достали государеву грамоту и стали говорить казакам, чтоб они оставили их до рады, а на раде выслушали бы царскую грамоту – что в ней от великого государя написано. Казаки успокоились, велели судье и есаулу поставить возле послов караул, чтобы они не ушли, потому что москали умеют из рук уходить, и после того один по одному разошлись. После их ухода явился полковник Алексей Белицкий с казаками и с мушкетами и стал в сенях, у самых дверей избы, готовый во всякое время к бою.