Читать книгу "Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон"

Просмотрев документы, она вспомнила интересовавший нас период. Начало 1982 года было тяжелым. Обретались они тогда во временном помещении на Авенида-да-Либердаде, которое было просторнее офиса в Байше, но ненамного.

— Вы помните пятницу в апреле или в мае, — спросил я, — когда к вам заходила молодая женщина из юридической службы, которой требовалась подпись на документах? Дело было, по-видимому, срочное, и она пришла в обед.

— Обычно с документами я посылала кого-нибудь из наших сотрудниц.

— Она была блондинкой, не старше двадцати одного года.

— Да. Я ее помню, — сказала она. — Она вышла замуж за юриста, доктора Оливейру. Она была его секретаршей. Я вспоминала ее позавчера. Ее фотография мелькала в VIP. Она умерла, знаете?

— Приходила она в офис сеньора Родригеша в апреле-мае тысяча девятьсот восемьдесят второго года?

Глаза секретарши за стеклами в золотой оправе заморгали.

— Да, приходила. Это было за неделю до ее свадьбы. Тогда не нашлось человека, с которым можно было бы послать бумаги, и она сказала, что отнесет сама. А потом она у нас больше не появлялась.

Я показал ей фотографию Терезы Оливейры, и она медленно кивнула.

— Она не так хорошо здесь выглядит, — сказала она.

43

Вторник, 24 ноября 199…

«Банку де Осеану и Роша».

Лиссабон.

Пообедать мы выбрались поздно. Зашли в ресторанчик на Авенида-Алмиранте-Рейш. Я заказал жаренного на гриле кальмара. Карлуш выбрал каракатицу в собственном соку, блюдо, которое моей жене, как она говорила, напоминало измазанный ваксой башмак. Мы выпили белого вина и завершили обед кофе.

— Может быть, вам стоило сказать Мигелу Родригешу, кто была эта женщина на фотографии, — сказал Карлуш, имея в виду Терезу Оливейру.

— Тогда мне пришлось бы разъяснить ему все, — сказал я. — А в тюрьме и без того тоскливо и одиноко. Мигелу Родригешу предстоит провести в тюрьме минимум двадцать лет за преступление, которого он не совершал. Мне он неприятен. Я считаю его плохим человеком и, возможно, больным. Но не мне отягощать его совесть, сообщая ему, что он развратничал с собственной дочерью.

Последовала долгая пауза. Карлуш помешивал кофе.

— Если он изнасиловал ее, почему она не подала на него в суд? — спросил он.

— Она была молоденькой девушкой. Через неделю должна была состояться свадьба. А к тому же это был тысяча девятьсот восемьдесят второй год. Правами женщин в Португалии тогда еще и не пахло. Тогда даже в Англии редкая женщина осмелилась бы привлечь к суду мужчину за изнасилование. Учти это. Это отразилось бы на ее браке, на делах ее мужа. Последовало бы долгое разбирательство, в результате которого, может быть, и состоялся бы процесс… А может быть, и нет. Она надеялась, что все это забудется, и, возможно, так бы и произошло, если б она не забеременела. Когда родился голубоглазый младенец… думаю, это был для нее тяжелый день.

Мы расплатились и, шурша сухой листвой под ногами, прошли к машине. Парк Арройуш был полон детворы. Дети с криками носились по дорожкам, вспугивая голубей, круживших над головами стариков, склонившихся над картами. Старики уже были в шапках.

— Таким образом, нам известен и мотив, — сказал Карлуш.

— Думаю, что не до конца, хотя нам и очевиден замысел этого человека: ему надо было во что бы то ни стало уничтожить Мигела Родригеша. Но есть и еще что-то, нам неизвестное.

— Убийца?

— Его мы должны найти.

— Вы думаете, доктор Оливейра заплатил кому-то за убийство?

— Кому-нибудь вроде Лоуренсу Гонсалвеша?

— Возможно.

— Нет, не думаю. По-моему, месть задумывалась более изощренная.

Мы остановились под магазинным навесом, пережидая порыв ледяного ветра на Ларгу-Дона-Эштефания.

— Ну, и что теперь? — спросил Карлуш.

— Поедем в Пасу-де-Аркуш и отыщем там Фауштинью Триндаде.

— Похоже, вы делаете это без большого удовольствия.

— Ты прав.

— Если вы считаете, что поделом ему, почему не оставите все как есть?

— А разве тебе не хотелось бы пригвоздить к позорному столбу доктора Оливейру? — спросил я, презирая себя за подобный вопрос.

— Но мы лезем куда не следует.

— Лезем.

— Так или иначе, они своего добились.

— Говоря «они», ты имеешь в виду и министра внутренних дел?

— Наверно.

— И всю эту влиятельную публику, так внимательно следившую за моими допросами Мигела Родригеша… Зрителей в зале суда, наслаждающихся запахом крови?

Он сглотнул.

— Едем в Пасу-де-Аркуш, — сказал я. — И будь что будет.

Дороги были забиты. На Маржинал произошла авария, в которой столкнулись четыре машины — заходящее солнце освещало свежую лужу крови. До Пасу-де-Аркуш мы добрались уже к вечеру. Море потемнело, но в сумерках отчетливо видны были белые барашки волн. В узкой полоске света на горизонте грустно висели серые перья облаков. Мы направились на автостоянку возле лодочной станции морского клуба.

У парапета маячили фигуры рыболовов. Уму непостижимо, что они надеялись поймать в такую погоду; впрочем, смысл этого занятия не сводится лишь к улову. В Эшториле от берега отходили три парохода — окна кают были освещены. Фауштинью мы нашли в лодочном сарае. Одетый в рабочий комбинезон и теплую куртку, он под тусклым светом лампочки чинил подвесной лодочный мотор. Обветренные руки его шелушились. Когда мы вошли, его собака, поднявшись, обнюхала нас.

— Когда вышел, Фауштинью? — спросил я.

— Еще недели не прошло, и не надо об этом, Зе. Простите, но говорить об этом я не буду. Было и сплыло.

— Тебе лучше в мастерскую мотор отдать.

— Слишком дорого выйдет.

— Помнишь того парня…

— Слушайте, Зе… Я же сказал… — Он осекся. — Какого парня?

— Парня, о котором ты мне говорил, того, который видел что-то вечером, перед тем как на берегу нашли тело девушки.

— Его и след простыл, — сказал Фауштинью. — Летом он обычно здесь околачивается, а на этот раз…

— Это он?

Карлуш показал ему фотографию Шеты.

— Он, — сказал Фауштинью, приближая фотографию к свету и вглядываясь. — Похоже, он мертв, да? Его ведь уже мертвого снимали, так?

Я кивнул. Карлуш убрал фотографию.

— И что это нам дает? — спросил он.

Я кинул взгляд на темные городские строения за парком.

— То, что нам, видимо, имеет смысл приглядеться к тому, что рядом с нами, — сказал я.