Читать книгу "Ледобой - Азамат Козаев"

Вот уж не знала, что в Гарьке с Тычком сокрыто столько тепла! Стоило выйти на поляну, как подскочили оба – коровушка едва с ног не снесла, уложила на волчью шкуру, а Тычок возле костерка завозился. От жареного перепела на весь лес пошел дивный запах, едва памяти не лишилась, – так пустой живот свело.

Безрод присел возле меня и, не мигая, уставился прямо в глаза. Не знала, что сказать, куда спрятаться, и брякнула первое, что на ум пришло.

– Помылся бы. Кровищей так и прет!

Сивый пропустил мимо ушей насчет крови.

– Броню и рубаху долой.

– Нет! – зло прокричала я.

– Броню и рубаху долой. – Безрод не шутил. Его голос резал слух, как холодное лезвие.

– Нет!

Сивый ухмыльнулся, потянулся к броне, дабы совлечь с меня через голову, но я, дура, изо всех сил врезала муженьку по зубам. Хорошо попала! Впрочем, он даже не подумал увернуться. Что ему, положившему одиннадцать человек как одного, бегать от меня, полуживой от усталости? Зубов не выбила, но губы раскровенила знатно! Постылый мог навалиться, да лишить памяти одним ударом, но не стал. Усмехнулся, встал с колен, развернулся и прочь зашагал. А я мало не завыла. Ну, что плохого сделал бы мне Сивый? Осмотрел бы всю, ранена или нет, и только! Лишь доброе от него знала, – ну, что же неймется мне? А просто сама себя боялась. Всего несколько месяцев назад потеряла милого друга, и разве я свиристелка легкодумная, которой время не время, и человек не в память? Разве мой Грюй не стоит памяти временем? Разве я сама буду стоить хоть самого распоследнего раба, когда даже собственные чувства мне не в ценность?

Ой, как же все по уму-разуму сделал беспояс! И свое взял, и меня не обидел. Долго бы я лежала без сна, вымотанная до последнего предела? Ясное дело, недолго! Провалилась в забытье почти сразу же. Сквозь глубокий сон чувствовала, как чьи-то руки осторожно снимают с меня кольчугу, задирают рубаху, ощупывают всю, и особенно придирчиво живот. Я знала, кто меня осматривает, хотела ударить по рукам, отпихнуть, но не смогла проснуться. Не хватило сил. Так благополучно целый день и проспала. И только к вечеру словно выпихнуло из дремы, как будто из воды поднялась на поверхность. Смеркалось. От костра так аппетитно тянуло жареным мясом, что я залязгала челюстями, ровно волчица после голодной зимы. А недалеко и впрямь, как будто волчий вой слышался, не иначе, вокруг трупов собрались. Я уже проснулась, лежала с закрытыми глазами, вдыхала запах мяса и слушала.

– …А хотели чего? – наверное, в сотый раз вопрошал Тычок.

Молчание. Только костер веселей затрещал. Дрова кто-то разворошил.

– Верне мужа хотели поменять. – Безрод мало не смеялся. Я это чувствовала.

– А ты?

– Подумал, жалко парня. Намается. И не отдал.

Гарька загоготала. Поди, волки в той стороне шарахнулись от такого гогота.

– Все шуточки тебе! А я серьезно спрашиваю. Кто такие, кто послал, и откуда?

Я затаила дыхание.

– Темные сами не знали. – Сивый неохотно начал говорить. И каждое слово Тычок выуживал, ровно клещами: – Ну? Ну?

– Золота отвалил, не чинясь. Показал Верну на пристани. Приказал живой доставить.

– Ну? А как сам прознал, что за нами идут?

Безрод усмехнулся.

– Седмицу назад потеряли осторожность. Зверье распугали.

– Ну?

– Таиться перестали. Подходили все ближе и ближе. Готовились напасть. И ко всему я вытащил золото на белый свет. Не могли не заметить.

– Ну?

– Нынче ночью хотели. – Сивый усмехнулся. – Да мы опередили.

Я как будто сквозь сомкнутые веки чувствовала колючий взгляд, полный холодной ухмылки.

Да, мы опередили. Так муха говорила волу: «Мы пахали!» Видел, что ухожу на верную погибель, а не остановил! Тычок словно мои мысли услыхал.

– Чего же одну отпустил? Поди, все ночью видел? Видел, что уходит?

– Видел. – Сивый поворошил угли. – Только не сделали бы ей худо. Живой нужна была.

– Тебе-то почем знать?

– Ужом в ночи к их стану прополз. Все выведал. Ни одна тварь и ухом не прянула. Уже седмицу слушаю, о чем говорят.

Кушай, дорогая, не обляпайся! Выходит, Безрод едва не лучше самих темных знал, что они собирались делать и когда? Знал и то, в живых и невредимых меня все равно оставят, как бы ни были злы? А когда темные совсем расслабились и обнаглели, стали шастать по лесу, ровно по наезженному тракту, и выглядывать под кустами чужое золото, взял да и порешил всех, что после меня остались. Мне казалось, будто я хоть немного понимаю в этой жизни. Не-а, ничего не понимала. Дура дурой.

Наверное, Безрод крался за мной по ночному лесу и посмеивался в бороду. Но мне не было за себя стыдно, – даже Ратнику не в чем упрекнуть. Положа руку на сердце – если бы хотели убить, я не выстояла бы, даже один на один, темные оказались очень сильны. И уж конечно, Сивый видел все: как распяли меня вокруг дерева, как бежала сквозь чащобу, не разбирая дороги. Но, как бы ни сверкали мои пятки, я облегчила муженьку ратные труды на три меча. Могла бы за многое попенять Сивому, однако за холодную кровь и ясную голову давешней ночью с моего языка не слетело бы ни звука. Будь я на месте Сивого, а на моем месте кто-то из близких, очертя голову ринулась бы в драку. А Безрод, невидимый во тьме, стоял за спиной и ждал. Сейчас встану и спрошу, чего ждал, почему плечо не подставил? Ведь едва от ужаса не померла! А, впрочем, не спрошу. Пусть не думает, будто за жизнь цепляюсь, как утопающий за соломинку.

Птица, запеченная в глине, пахла восхитительно. В животе так зычно бурчало, – думала, окрестное зверье разбежится.

– Просыпайся, Вернушка, вставай, ясная. – Тычок легко потеребил меня за плечо. – Полно бока отлеживать, время зубами работать.

Я «тяжко» поднималась, мычала, стонала, потягивалась. По-моему, так поднимается человек с большого устатку. И, едва разлепила веки, увидела престранную картину: старый балагур кланяется мне в пояс.

– Ты чего, не в себе? – буркнула, ничего не понимая.

– Низкий поклон тебе, заступа наша, – я Тычка мало-мальски уже знала – и все равно не могла понять, балагурит или нет. – Те трое, что пали от твоей руки, могли порешить нас, ровно спящих поросят. Низкий тебе поклон, дева-воительница!

Нет, наверное, не шутит старый. Серьезен, как будто перед жертвоприношением. А насчет тех троих… Безрода не порешили бы даже все четырнадцать разом. В чем, в чем, а в этом уверена. О Боги, до чего вкусна птица, запеченная в глине!

Сивый уже отмылся от крови. Сидел перед огнем, ухмылялся и щурил глаза, как будто синие ледышки могли растаять от яркого пламени. А красная рубаха (я как-то пробовала сосчитать, сколько раз она заштопана – сбилась со счету) сохла прямо на нем. Солнце зашло, но никто не собирался укладываться спать. Нести стражу вызвался даже Тычок. Он, кстати, первым и уснул. Как сидел старый балагур, так и уснул, привалясь к стволу молодой березки. Гарьку Безрод сам заставил улечься, правда, наша коровушка ни в какую не хотела, но и для нее мой постылый нашел нужные слова. Улеглась. Однако, на всякий случай под левую руку положила дубье. По моему разумению, под тем дубьем бычий хребет лишь крякнул бы жалобно. С другой стороны положила секиру, что добыла в битве на море. Я как представила, едва со смеху не померла – в одной руке увесистый дрын, в другой секира. От такого страшилища любой темный убежит, сверкая пятками.