Читать книгу "Митридат - Виталий Гладкий"

Вовсе не смутившись от такого невнимания к своей персоне, Эрот украдкой переправил под стол приличный кусок дичи лохматому Фату, неизменному спутнику странствующего скитальца-рапсода. Как пёс попал в триклиний Ксено, оставалось загадкой не только для её гостей, но и для весьма бдительных слуг гетеры. Уж они-то точно знали, что этот пронырливый прохиндей, вор и обжора, каких свет не видывал, в списке приглашённых не значился. Впрочем, переживания прислуги мало волновали притаившегося Фата, мощными челюстями неутомимо перемалывающего в муку полуобглоданные кости и всю снедь, какую только мог бросить под стол его хозяин.

Задумчивый и мрачный Тарулас ел и пил мало и неохотно. Несмотря на тёплый и вполне дружеский приём, оказанный ему и его приятелям пассией самого царя Перисада, какие-то смутные, недобрые предчувствия томили душу лохага. В отличие от большинства гостей, возлежащих на мраморных скамьях триклиния, он сел на инкрустированный перламутром дифр в дальнем углу, где на кованых гвоздях висели какие-то венки, украшенные лентами. Пилумн и Руфус, поколебавшись, не последовали примеру своего общепризнанного вожака, и, нимало не смущаясь, вольготно расположились на пиршественных ложах, застеленных шкурами леопардов, похоже, привезённых купцами из Колхиды. Как обычно, они пили и ели каждый за троих, а потому вскоре неунывающий Пилумн уже тискал румяную фракийку, одну из подружек хозяйки дома, а более степенный Руфус пытался привлечь внимание Анеи, как бы невзначай выставляя напоказ свои и впрямь впечатляющие бицепсы и невпопад подмигивая светловолосой прелестнице.

Кроме наших друзей, Ксено, её служанки, рапсода и Калуса, в триклинии было несколько девушек-гетер, в основном чужеземок, недавно приехавших в Пантикапей на заработки, а также приятели борца, атлеты рангом пониже, все молодые и звонкоголосые здоровяки. Среди них совсем потерялся невзрачный с виду худощавый мужчина, с морщинистым, загорелым до черноты лицом, испещрённым шрамами. Он неторопливо и сосредоточено потягивал вино, углублённый в свои мысли, — видимо, не очень радостные.

Блуждая невнимательным взглядом по развеселившимся сотрапезникам, Тарулас неожиданно почувствовал, как в лицо плеснуло жаром: в него, словно обоюдоострый клинок, вонзился взгляд худощавого. Чёрные, бездонные глаза неизвестного казалось метали молнии, лицо его, словно изваянное из растрескавшегося придорожного камня, светилось радостной улыбкой. Неизвестного? Отнюдь — в той, прошлой жизни, когда лохаг носил имя Рутилий и был ближайшим соратником Аристоника Пергамского, ему доводилось встречаться с этим человеком и не один раз…

— Достопочтенные гости, не кажется ли вам, что кроме дионисиевых услад существуют и иные, несколько забытые нами? — смеясь, обратилась Ксено к присутствующим в триклинии.

Молодым людям, среди которых не было состоятельных, чтобы каждодневно пить столь превосходные вина и вкушать не менее редкие и отлично приготовленные яства, так не казалось; но, как известно, маслом кашу не испортишь, и гости дружными криками и рукоплесканиями встретили появление Эрота, как раз показавшегося на пороге триклиния — он возвращался из нужного места.

— Тише, тише, мои дорогие! — вскричал изрядно подвыпивший рапсод, потрясая руками. — Моя муза не терпит славословий и любит благосклонное внимание. Подвинься, любезнейший… — бесцеремонно оттолкнув кого-то из юношей, Эрот потянул к себе кифару и ударил по струнам.

Веселье было в самом разгаре, когда всё ещё не пришедший в себя от изумления Тарулас вдруг услышал над ухом тихий голос Анеи:

— Иди за мной, лохаг…

Он повиновался без лишних расспросов. Анея провела его через перистиль в небольшой, ухоженный сад. Там, на мраморной скамье у тихо журчащего нимфея[298] сидела, закутавшись в тонкую персидскую накидку, хозяйка дома. Лицо её было бледнее обычного, а у уголков полных губ пролегли скорбные складки. Оставив их наедине, Анея неслышно ушла.

— Осень… — Ксено подняла со скамьи жёлтый лист и долго рассматривала его, поворачивая так и эдак, будто пыталась разгадать некий сокровенный смысл в узоре тёмно-коричневых прожилок. — Присаживайся… — наконец, будто очнувшись, подняла глаза на Таруласа и подвинулась, освобождая для него место.

Лохаг с невозмутимым видом сел рядом с Ксено и с холодным безразличием ответил на её испытующий взгляд. Она почему-то вздохнула и удовлетворённо улыбнулась.

— Таким я тебя и представляла…

— Госпожа, ты, наверное, забыла, что я не придворный шаркун, а всего лишь простой наёмник, — резче, чем следовало бы, ответил Тарулас. — А что касается иного… прости, я уже далеко не молод и вряд ли смогу достойно отблагодарить тебя за щедрое, но, к сожалению, принудительное гостеприимство.

Ксено от таких намерено грубых речей лохага вспыхнула от гнева, заалела, как маков цвет; глаз её хищно сверкнули, словно у молодой тигрицы, завидевшей добычу, и злые, обидные слова уже готовы были сорваться с языка, но в этот момент какая-то затаённая мысль вдруг намертво сомкнула уста девушки, её прелестная кудрявая головка покорно склонилась на плечо, и она прошептала:

— Прости мою глупость… Я не хотела…

Опешивший лохаг увидел, как по щеке гетеры прокатилась слезинка, которую она тут же поторопилась смахнуть концом накидки.

— Я могу уйти? — после довольно длительной паузы спросил непримиримый Тарулас.

В глубине души он чувствовал раскаяние за свою грубость, но волна беспричинной злости на миг захлестнула всё его естество и лишила обычной рассудительности и благоразумия.

— Нет! — неожиданно резко ответила Ксено.

Она уже оправилась от мимолётной, совершенно не свойственной её натуре слабости, и теперь весь облик девушки говорил лохагу, что перед ним не слабое, беззащитное существо, а влиятельная аристократка, властная и жестокая, как и подобает особо приближённой к царскому трону персоне.

— Нет, — ещё раз повторила гетера и достала из расшитой стеклянным бисером сумочки пергаментный свиток. — Прочти.

Тарулас, немного поколебавшись, взял его, развернул — и едва не вскочил от неожиданности, прочитав первые строки написанного латынью текста. Это было послание римского Сената во все апойкии эллинов на побережье Понта Евксинского с настоятельной просьбой о выдаче государственного преступника, бунтовщика, бывшего центуриона Рутилия с описанием его внешности и особых примет. Впрочем, просьбой послание можно было назвать с известной натяжкой, ибо римляне никогда не утруждали себя изысканной обходительностью с теми, на кого уже пали тени штандартов их легионов.

— Его привёз ещё позавчера некий Авл Порций Туберон, полномочный посланник Рима в Понте, — небрежно обронила красавица, с интересом наблюдая за изменившимся лицом лохага.

— Авл Порций… — с трудом разлепив задеревеневшие губы, пробормотал Тарулас-Рутилий.

— Кстати, он собирался задержаться в Пантикапее на некоторое время.