Читать книгу "22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война? - Марк Солонин"

«Меня прислали сюда, — сказал Захаров, — чтобы я заставил выполнить задачу любыми средствами, и я заставлю вас ее выполнить, хотя бы мне пришлось для этого перестрелять половину вашего корпуса. Речь может идти лишь о том, как выполнить задачу, а не о том, что необходимо для ее выполнения»...

Он по очереди вызывал к телефону командиров полков и дивизий, атаковавших шоссе, и, оскорбляя их самыми отборными ругательствами, кричал: «Не прорвешься сегодня через шоссе — расстреляю!»

Он приказал судить и немедленно расстрелять пять командиров, бойцы которых не смогли прорваться через шоссе... Этот человек, который по ошибке стал военачальником, природой предназначался на роль палача или пациента нервно-психиатрической клиники...» [163]

Коммунистические историки-пропагандисты (которых природа тоже к чему-то предназначала) еще задолго до того, как стала возможна публикация таких документов и воспоминаний, успели сочинить для Жуковых и Захаровых очень благозвучное оправдание: «Страна была на грани гибели, решались судьбы всего мира, вынужденная безжалостность к своим солдатам была оправданна и необходима...»

Вероятно, настало время задаться встречным вопросом — не эта ли бездумная безжалостность командования подтолкнула миллионы солдат к дезертирству и сдаче в плен врагу? Не она ли поставила страну на грань гибели? Не скрывались ли за этой озабоченностью «судьбами мира» другие, гораздо более низменные мотивы?

Возьмем еще два документа. Это приказы маршалов Конева и Жукова, отданные в один и тот же день апреля 1945 года. Страна уже не стояла на грани гибели. Она была на пороге величайшего триумфа.

Не только «судьбы мира», но и послевоенные границы в Европе уже были начерчены и согласованы в Тегеране и Ялте. В такой обстановке 20 апреля Конев пишет приказ:

«Командующим 3-й и 4-й гв. танковыми армиями. Войска маршала Жукова в 10 км от восточной окраины Берлина. Приказываю обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми. Исполнение донести».

Приказ Жукова чуть подробнее:

«Командующему 2-й гв. танковой армией. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе» [74].

Зачем посылать всего лишь по одной бригаде от корпуса? А так быстрее удастся «донести для доклада т. Сталину» и войти в историю как «великому маршалу победы». Почему быстрее? Потому что корпуса и танковая армия в целом «отягощены» артиллерией, саперными подразделениями, мотопехотой. Они тормозят движение. Поэтому две лучшие бригады Жуков заведомо посылает на убой, на «неподавленные опорные пункты», на минные поля, под огонь засевших на чердаках фаустников. Зачем? Их, лучших, дошедших до Берлина, — за что?

Бездушное и безжалостное расходование «живой силы» естественным образом дополнялось диким, полупервобытным стилем взаимоотношений внутри командной верхушки армии.

«...Еременко, не спросив ни о чем, начал упрекать Военный совет в трусости и предательстве Родины.

На мои замечания, что бросать такие тяжелые обвинения не следует, Еременко бросился на меня с кулаками и несколько раз ударил по лицу, угрожая расстрелом. Я заявил — расстрелять он может, но унижать достоинство коммуниста и депутата Верховного Совета не имеет права. Тогда Еременко вынул «маузер», но вмешательство Ефремова помешало ему произвести выстрел. После этого он стал угрожать расстрелом Ефремову. На протяжении всей этой безобразной сцены Еременко истерически выкрикивал ругательства. Несколько остыв, Еременко стал хвастать, что он, якобы с одобрения Сталина, избил несколько командиров корпусов, а одному разбил голову...»

Цитируемое письмо Сталину было написано 19 сентября 1941 г. Безобразная сцена происходила в штабе 13-й армии, куда приехал командующий Брянским фронтом. Но, может быть, Ефремов и автор письма, член Военного совета армии Ганенко, и вправду провинились так, что заслуживали расстрела (пусть и в более правовой форме, через трибунал)? Нет, судя по дальнейшим событиям, Еременко тут же решил помириться с «предателями Родины».

«Сев за стол ужинать, Еременко заставлял пить с ним водку Ефремова, а когда последний отказался, с ругательствами стал кричать, что Ефремов к нему в оппозиции, и быть у него в заместителях больше не может...» [117, с. 162].

Сталин почему-то любил генерала Еременко. Он простил ему не только мордобой на рабочем месте, но и разгром Брянского фронта (разгром, ставший прологом окружения и гибели Юго-Западного фронта в «киевском мешке»). В дальнейшем именно Еременко стал тем генералом, к которому Сталин в первый и единственный раз за всю войну приехал на фронт. Тогда же, осенью 1941 года, Сталин отреагировал на «сигнал» комиссара Ганенко, издав приказ № 0391 от 4 октября 1941 г. «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями». Увы, не все приказы товарища Сталина выполнялись. Всего через два месяца, 12 декабря 1941 г. маршал Тимошенко издает приказ войскам Юго-Западного фронта № 0029 «О фактах превышения власти, самочинных расстрелах и рукоприкладстве». В приказе констатируется, что не все командиры «приняли к неукоснительному исполнению приказ тов. Сталина и сделали из него практические выводы». Причем самочинные расстрелы и рукоприкладство «совершались в пьяном состоянии, на виду у красноармейских масс и местного населения...» [68]

Мы не случайно разместили эту главу почти в самом конце текста книги. Хотя ряд исследователей и многие ветераны-фронтовики считают, что именно с этого, с разговора об «отцах командирах» и должно начинаться выяснение подлинных причин наших поражений и чудовищных потерь. Но не будем упрощать. Если в армии бойцы пропадают без вести миллионами, а танки и орудия бросают на обочинах десятками тысяч, то едва ли одной только «воспитательной работой» можно навести в ней должный порядок. С другой стороны, пьяные вопли, подкрепляемые «маузером» и кулачной расправой, только лишь усиливали отчуждение командиров от солдатской массы, усиливали губительное для армии взаимное недоверие тех, кто отдавал приказы, и тех, кому ценой своей жизни предстояло эти приказы исполнять.

У всякой палки есть два конца. Укоренившееся в сознании многих командиров отношение к людям как к самому дешевому «расходному материалу» вполне адекватно дополнялось безразличным отношением красноармейцев к уставной обязанности оберегать командира в бою. К сожалению, речь идет вовсе не об отдельных частных недостатках. Масштабы бесследного исчезновения командиров в Красной Армии потрясают. Всего за четыре года войны только в сухопутных войсках (т.е. без учета авиационных командиров, не вернувшихся с боевого вылета) без вести пропали [35, с. 319]:

— 163 командира дивизии (бригады);

— 221 начальник штаба дивизии (бригады);

— 1114 командиров полков.

Даже к началу 90-х годов (полвека спустя) не были известны места захоронений сорока четырех генералов Красной Армии [126]. Это не считая тех, кто был расстрелян или умер в тюрьмах и лагерях, не считая погибших в плену! Сорок четыре генерала — среди них два десятка командиров корпусного и армейского звена — разделили судьбу рядовых солдат, бесследно сгинувших в пучине страшной войны.