Читать книгу "Ежов. Биография - Алексей Павлюков"

Дмитриеву был присущ свой собственный стиль, заметно отличающий его от многих других начальников региональных управлений НКВД. Он и его подчиненные старались воздействовать на арестованных не столько битьем, сколько убеждением, усиленно внушая подследственным, что показания, которых они добиваются, нужны партии и стране как документы для изобличения капиталистического окружения, для предъявления претензий к тем или иным иностранным государствам. Арестованным обещали, что после того, как все закончится, они вместе с семьями уедут в другую область, получат там работу, а затем, спустя два-три года, снова смогут вернуться на Урал.

Поскольку партия всегда жила по принципу «цель оправдывает средства», многие заключенные верили в даваемые им объяснения и с большей или меньшей охотой шли навстречу следователям, сочиняя фантастические истории о своей и своих знакомых шпионской, террористической и тому подобной деятельности. В тюрьмах свердловского УНКВД были даже созданы так называемые «коммунистические камеры», где сидели члены партии, выполнявшие, как они думали, задание особой важности и зорко следившие, чтобы к ним в камеру случайно не попал какой-нибудь социально чуждый элемент, например бывший белый офицер или, скажем, священнослужитель.

Избранная Дмитриевым тактика давала хорошие результаты, позволяя регулярно отправлять в Москву все новые и новые телеграммы с ходатайствами на арест выявленных контрреволюционеров — большей частью секретарей районных партийных и комсомольских комитетов, председателей райисполкомов и т. д. Со временем, однако, такая результативность начала многих смущать. По НКВД поползли слухи, что Дмитриев арестовывает кого попало, что не может быть, чтобы почти все деревенские партийные и комсомольские секретари являлись участниками заговора. Но у Ежова подобных сомнений не возникало, и он легко давал санкции на арест заявленных Дмитриевым лиц.

Еще одной особенностью Дмитриева было его бесцеремонное обращение со статистической отчетностью. Когда количество законченных свердловским управлением дел превысило установленные для области лимиты на репрессирование бывших кулаков, уголовников и других так называемых антисоветских элементов, он стал «лишних» подследственных оформлять в бумагах как проходящих по национальным линиям, где лимитов не существовало. В итоге, присылаемые в Москву на утверждение вынесенных приговоров списки осужденных «националов» состояли почти исключительно из русских, украинских и белорусских фамилий. И, как ни поверхностно рассматривались эти списки в Москве, столь явное несоответствие не могло не обратить на себя внимание. Утверждение свердловских заявок стало затягиваться, и в феврале 1938 г. Дмитриев обратился к Ежову с жалобой на то, что его активная работа по национальным контингентам тормозится медленным рассмотрением отправленных в Москву «альбомов»[106].

В ответ Фриновский приказал внимательно обсчитать свердловские заявки, после чего обвинил Дмитриева в том, что под видом национальных операций тот проводит операцию, предусмотренную приказом № 00447. Так, из 4218 арестованных свердловским УНКВД по польской линии настоящих поляков было только 390 человек, в то время как бывшими кулаками, репрессирование которых должно было проводиться в рамках приказа № 00447, являлись 3798 человек. Из арестованных по латышской линии все 237 человек оказались бывшими кулаками, латышей же среди них было лишь 12 человек и т. д.. Кроме того, подавляющее число бывших кулаков на момент ареста являлись рабочими, что ставило под сомнение оправданность их репрессирования даже и в рамках приказа № 00447.

Работники НКВД, сталкивавшиеся по делам службы с результатами деятельности Дмитриева и его подчиненных, не раз обращали внимание Ежова на непорядки в свердловском УНКВД, однако он, по обыкновению, лишь отмалчивался и никаких мер не принимал.

Из-за чего Дмитриев впал в немилость, неясно. Возможно, до Сталина дошли слухи о чрезмерных злоупотреблениях, допускаемых свердловскими чекистами, возможно, какую-то роль сыграли показания бывшего руководителя Дмитриева Л. Г. Миронова, но так или иначе в конце мая 1938 г. его судьба была решена. 22 мая он отзывается из Свердловска и назначается начальником Главного управления шоссейных дорог НКВД СССР. И хотя положение дел весной 1938 года, казалось бы, не давало чекистам старой формации оснований для самоуспокоенности, Дмитриев, возможно, так и не понял, что скрывается за новым назначением. Во всяком случае, в конце июня 1938 года он публикует в одной из местных, газет свой новый адрес в Москве, чтобы избиратели, чьи интересы он, как депутат, представлял в Верховном Совете СССР, знали, куда им обращаться со своими запросами после его отъезда из области. Прошло, однако, всего несколько дней, и посылать письма стало уже некуда.

Новому начальнику свердловского УНКВД М. П. Викторову первые месяцы работы пришлось потратить на то, чтобы разобраться с доставшимся ему наследством. В ходе проведенной проверки Викторов освободил из-под стражи большое количество заключенных, а в Москву направил докладную записку, в которой обрисовал методы работы своего предшественника и привел конкретные факты следственных подтасовок и фальсификаций.

«При докладе записки Викторова о крупнейших перегибах в Свердловской области, — вспоминал начальник Секретариата НКВД И. И. Шапиро, — Ежов зло заявил мне, что Викторов слишком увлекается в своих обобщениях, все это чепуха, не может такого быть». Однако предложение Шапиро послать в Свердловск специальную комиссию, которая разобралась бы со всем на месте, Ежов не поддержал.

Поняв, что подобранные им кадры являются одним из его наиболее уязвимых мест, Ежов стал проявлять повышенную заботу о том, чтобы никакая компрометирующая его подчиненных информация не выходила за пределы наркомата. Одним из свидетельств этого может служить история, рассказанная бывшим исполняющим обязанности начальника отдела кадров НКВД СССР С. Б. Балаяном. Действующие лица: сам Балаян, его помощник К. Г. Михайленко, начальник Секретариата НКВД И. И. Шапиро, Ежов, заведующий Отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), или, сокращенно, ОРПО, Г. М. Маленков и его заместитель В. А. Донской.

Свидетельствует С. Б. Балаян:

«В июле 1938 г., в мое отсутствие, из ОРПО ЦК ВКП(б) попросили прислать для просмотра личные дела всех начальников управлений НКВД. Мой помощник Михайленко сообщил об этом Шапиро, который дал указание личных дел не посылать.

Когда я вернулся на работу, мне позвонил заместитель заведующего ОРПО ЦК ВКП(б) Донской и попросил прислать ему указанные дела. Я, не зная о том, что Шапиро запретил Михайленко выполнять требование ЦК, ответил Донскому, что сейчас пришлю личные дела начальников УНКВД.

В это время ко мне зашел Михайленко и сказал о том, что Шапиро ему запретил посылать эти дела. Тогда я обратился к Шапиро, и он подтвердил свое распоряжение, сославшись на указание Ежова.