Читать книгу "Карамзин - Владимир Муравьев"

Между тем Дмитриев в Петербурге подготавливал почву для приезда Карамзина. Он сказал вдовствующей императрице Марии Федоровне, что историограф собирается в Петербург, и императрица предложила ему помещение в Павловске и в Петербурге. Дмитриев сообщил об этом Карамзину, тот написал Марии Федоровне благодарственное письмо, началась переписка. Затем Карамзин получил письмо от великой княгини Екатерины Павловны. Таким образом, как будто восстанавливались прерванные войной отношения с императорским семейством.

От приглашения императрицы Карамзин отказался из-за болезни младшей дочери, великой княгине ответил обширным письмом, в котором затрагивались многие вопросы и содержались рассуждения на разные темы. В переписке с Екатериной Павловной Карамзин вновь ощутил себя светским собеседником: его речь ярка, красочна, живые картины сменяются глубокими, но легко и просто изложенными рассуждениями.

Он описывает Москву: «Вид Москвы поистине страшен. Никогда прежде мир не видел таких обширных руин… Поистине это место для грусти. Вы знаете, я люблю гулять, иногда прогуливаюсь и ночью, когда лунный свет падает на остовы дворцов, таких прекрасных в прошлом, но теперь, опустошенные огнем, они похожи на символы смерти. Ни празднеств, ни украшений, ни великолепных экипажей, люди видны лишь на избежавших разрушения улицах. Никаких развлечений для женщин, мужчины читают газеты и играют в бостон».

Между тем Москва, не раз в своей истории подвергавшаяся вражескому разрушению и вновь поднимавшаяся из пепла, и после великого пожара 1812 года возрождалась.

Победные реляции шли одна за другой. В марте русские войска подошли к столице Франции.

Карамзин внимательно следил за всеми событиями, анализировал их, и часто его прогнозы оправдывались в полной мере. Он не был бесстрастным наблюдателем, его волновали несчастья, героизм, поражения, победы, и, конечно, ему приходила мысль написать о нынешних днях России.

В январе 1813 года в «Московских ведомостях» появилось обращение Я. И. Бардовского, переводчика, литератора, бывшего до войны членом Общества любителей российской словесности при Московском университете, с просьбой о доставлении ему сведений «о нашествии неприятеля на Москву», поскольку он имеет поручение от императора описать эти события. Карамзин просит Дмитриева узнать о поручении и Бардовском. Возможно, уже тогда Карамзин задумался о литературной работе на военную тему. Думается, с этими мыслями связана и фраза в его письме 17 февраля 1813 года Малиновскому о том, что он читает Тацита и Монтеня, сопровождаемая замечанием: «Они жили также в бурные времена». Наверное, Карамзин был уязвлен тем, что такое историческое поручение дано не ему, историографу, а человеку, никак не проявившему себя в этой области. Об этом он, видимо, разговаривал с Дмитриевым во время его приезда в Москву. В марте 1814 года Карамзин прямо сообщает императрице Марии Федоровне о своем намерении «„заняться историею“ нынешнего достопамятного времени и важнейших происшествий, в глазах наших совершившихся и совершающихся».

17 апреля в Москву прибыл специально посланный курьер, граф Васильев, чтобы объявить древней столице о взятии Парижа. В кремлевских соборах служили благодарственные молебны, после литургии гремел орудийный салют, над городом плыл колокольный звон, преосвященный Амвросий, выйдя на площадь, обратился к народу с проникновенными словами: «Москва! вознеси главу свою, убеленную долголетними сединами; отряси прах, покрывающий оную; радость и веселие да разольются на величественном челе твоем». Три дня продолжались празднества.

В опьяняющей атмосфере победных торжеств Карамзину, с одной стороны, хотелось писать историю Отечественной войны, с другой — он понимал трудность работы: сбор материала, необходимость заняться современными военными науками, о которых он имел самое общее представление, наконец, он должен был на время работы иметь материальное обеспечение. 20 апреля 1814 года он пишет Дмитриеву: «Мысль описать происшествия нашего времени мне довольно приятна; но должно знать многое, чего не знаю. Не возьмусь за перо иначе, как с повеления государева. Не хочу писать для лавок: писать или для потомства, или не говорить ни слова». 11 мая на уговоры Дмитриева приняться за работу он отвечает: «Не имею нужды уверять тебя, какое живое участие беру в великих происшествиях, в особенности столь славных для нашего любезнейшего государя. Я готов явиться на сцену с своею полушкою, и если буду жив, то непременно предложу усердное перо мое на описание французского нашествия; но мне нужны, любезный, сведения, без которых могу только врать: почему и буду просить их. Читал я Петербургское красноречие, и хотя не знаю, что ты думаешь, но соглашаюсь с тобою, доверяя твоему вкусу. Мы очень славны: авось будем и разумны; всему есть свое время. Я в бреду написал было несколько строф; но теперь не имею сил писать ни стихами, ни прозою».

Карамзин говорит здесь об оде «Освобождение Европы и слава Александра I», которая была им написана к празднеству 19 мая и тогда же напечатана в Москве отдельной брошюрой. Из бесчисленного числа тогдашних од она прежде всего выделялась посвящением. Обычно такие оды посвящались царю. Карамзин написал: «Посвящается Московским жителям», затем следовало развернутое посвящение:

«С вами, добрые Москвитяне, провел я четверть века и лучшее время жизни моей; с вами видел грозу над сею столицею отечества; с вами ободрялся великодушием достойного нашего градоначальника; с последними из вас удалился от древних стен Кремлевских, и с вами хожу ныне по священному пеплу Москвы, некогда цветущей. Сердце мое принадлежит вам более, нежели когда-нибудь. В эти тревоги и бедствия видел я вашу доблесть: лица горестные, но ознаменованные твердостью; слезы, но слезы умиления, всегда исчисляемые Отцом Небесным: они были для тирана Европы гибельнее самого оружия Героев Российских. Примите жертву моей искренности. Счастлив буду, если, пользуясь остатком дней моих и способностей, успею изобразить на скрижалях „Истории“ чудесную, беспримерную славу Александра I и нашу: ибо слава Монарха есть народная».

Карамзин упорно работал над «Историей государства Российского», он спешил дописать седьмой том и побыстрее взяться за следующий. «Я дописываю Василья Ивановича, чтоб скорее приняться за Грозного царя Ивана», — сообщает он брату. «Оканчиваю Василья Ивановича и мысленно уже смотрю на Грозного: какой славный характер для исторической живописи! — пишет он А. И. Тургеневу. — Жаль, если выдам „Историю“ без сего любопытного царствования! Тогда она будет, как павлин без хвоста».

Между тем императрица Мария Федоровна требовала, чтобы он писал «историю нашего беспримерного времени», приглашала все настойчивее в Петербург.

Карамзин серьезно обдумывал сочинение об Отечественной войне, в его архиве сохранился набросок, опубликованный в 1862 году под названием «Мысли для Истории Отечественной войны» (у Карамзина названия нет). Эта страничка дает представление об общем направлении труда.

«1) Смотря на географическое положение Франции и России, судя по обыкновенным издавна причинам войны между европейскими державами, кто бы за четверть века пред сим вообразил, чтобы Франция и Россия могли непосредственно ударить одна на другую?