Читать книгу "Генерал Ермолов - Владимир Лесин"

Алексей Петрович теперь не питал иллюзий относительно своего положения: император не нуждался в его услугах, он нашёл ему замену. Поэтому 3 марта 1827 года Ермолов обратился с письмом к его величеству, в котором выразил сожаление, что не сумел заслужить его доверия, без чего полководец не может «иметь необходимой в военных делах решительности». А коль так, надо просить об отставке?

Ничего подобного, просить об отставке он не будет и предоставит его величеству самому решить, как поступить с героем Бородина и Кульма, «христианским вождем русским», коль сам назвал его так, узнав о вторжении огромной персидской армии. Он присел к столу. Из-под его пера вылились строки капризного упрямства и обиды честного человека на совершенно необоснованное недоверие к нему высшей власти: «Не видя возможности быть полезным для службы, — писал Ермолов царю, — не смею, однако же, и просить об увольнении меня от командования Кавказским корпусом, ибо в теперешних обстоятельствах это легко расценить как желание уклониться от трудностей войны, которые я не считаю непреодолимыми. Устраняя все виды личных выгод, всеподданнейше осмеливаюсь представить Вашему Величеству меру сию, как согласную с пользою общею, которая всегда была главною целью всех моих действий».

Иван Фёдорович Паскевич прибыл на Кавказ с высочайшим указом сменить Алексея Петровича, когда сочтет то необходимым. Генерал, хотя и писал без запятых, однако понял: воспользоваться правом сменить такого главнокомандующего, как Ермолов, значит опорочить себя в глазах общества.

Иван Фёдорович рассказал, а историк Андрей Парфёнович Заблоцкий-Десятовский записал за ним:

«Полномочие сменить Ермолова я не желал привести в исполнение без нового высочайшего повеления, которого, однако, прямо не испрашивал, а барону Дибичу не было это полномочие известно. Распечатав как начальник Главного штаба донесение мое и прочитав его, он до того вышел из себя, что в присутствии моего адъютанта бросил оное на пол и топтал ногами».

Паскевич в полной мере воспользовался правом писать лично царю. Он буквально завалил Петербург доносами с предложениями отстранить Ермолова от командования Кавказским корпусом, ибо он довел Россию до войны с Персией и озлобил горцев до такой степени, что все они перешли на сторону противника, как только тот форсировал пограничный Араке. В результате русские стали отступать. Теперь же всё изменилось, успехи последовали один за другим. Алексей Петрович как бы самим стечением обстоятельств обвинялся в ошибках и нерешительности, впрочем, не без основания.

Паскевич не успел ещё войти во вкус побед, а солдат успел уже оскорбить высокомерным отношением. Накануне Елизаветпольского боя, как я рассказывал, он в течение недели занимался с ними строевой подготовкой. После возвращения в Тифлис эти занятия стали нормой повседневной службы для воинов, закалённых в боях и походах, но которых ему было «стыдно показать неприятелю».

Но особенно вопиющую несправедливость он допустил по отношению к солдатам Ширванского полка, знаменитого своими подвигами на Кавказе. Они вернулись в Тифлис после многолетних походов по лесам Чечни и горам Дагестана и вступили в город, как всегда, с музыкой и песнями. Весёлые, бодрые, уверенные, что будут отмечены похвалой за верную службу государю, проходили герои мимо дома главнокомандующего, с балкона которого на них смотрел незнакомый генерал. Обратив внимание на обмундирование солдат, многие из которых были в лаптях или азиатских чувяках, он пришёл в такую ярость, что прогнал ширванцев со своих глаз и приказал заготовить приказ по корпусу с объявлением взысканий офицерам полка.

К счастью, на месте оказался Ермолов. Главнокомандующий взял на себя право не только отдать, но и написать приказ, в котором в самых сильных выражениях отблагодарил ширванцев за проявленные в боях чудеса храбрости и за твёрдость в преодолении невероятных лишений, выпавших на их долю.

В Тифлисе Паскевич уже не ограничивался только предписанными ему военными делами. Иван Фёдорович стал вмешиваться во все сферы управления, разыскивая всюду злоупотребления, не обременяя себя, однако, поисками истины. Свои донесения царю о состоянии дел на Кавказе он строил на слухах и сплетнях, не заслуживающих доверия. И тем вызвал ненависть не только солдат, но и офицеров полка. Поэтому не случайно царский адъютант жаловался: «Я одинок, совершенно одинок…» Причём своё одиночество генерал объяснял интригами Ермолова.

Предела нравственного падения Паскевич достиг во всеподданнейшем доносе от 11 декабря 1826 года, в котором представил свой взгляд на деятельность Алексея Петровича уже по пунктам, что создавало видимость серьёзного анализа. А на самом деле он лишь повторил прежние обвинения, только расположил их по ранжиру и подкрепил ссылкой на мнение персиян: «Аббас-мирза тоже сие утверждает…»; «Угурлу-хан мне тоже сказывал…» и т.д.

Последнее обвинение касалось личного отношения Ермолова к Паскевичу. Вот что писал он царю в связи с этим:

«Со времени моего приезда в Тифлис я заметил, что генерал Ермолов не будет ко мне расположен… К стыду русских, я узнал от тифлисского армянина-переводчика Карганова, который со страхом объявил мне, что я окружён шпионами и интриганами, что князь Мадатов в то же время, когда уверяет меня в дружбе, бранит меня в присутствии всех старших чиновников [то есть офицеров] лагеря».

А кто такой этот тифлисский армянин-переводчик, прозванный сослуживцами «Ванькой-Каином»? Мелкий чиновник ермоловской администрации поручик Иван Осипович Карганов был мошенником, сумевшим обманным путём получить какую-то сумму в Министерстве иностранных дел якобы для доставки в Петербург грузинского царевича Александра, скрывавшегося сначала в Дагестане, а потом в Персии и Турции. Прошло несколько лет. Карл Васильевич Нессельроде обратился к Ермолову с просьбой разыскать обманщика и отобрать у него присвоенные деньги. Алексей Петрович нашёл его и приказал определить его на жительство в Метехский тюремный замок. Некоторое время спустя супруга арестованного казнокрада обратилась к главнокомандующему с просьбой вернуть семейству отца и мужа. Остроумный генерал начертал на прошении свою резолюцию: «Единое неизречённое милосердие государя императора является причиною того, что до сих пор виселица не имела столь великолепного украшения».

Ко времени приезда на Кавказ Паскевича Карганов был уже на свободе. Его призвал претендент на место главнокомандующего в свидетели «вредной» деятельности Ермолова, интригана, злоупотребляющего властью, генерала, неспособного ни управлять вверенным ему краем, ни командовать войсками, зато якобы способного распечатывать и читать чужие письма. Вот почему, оправдывался Иван Фёдорович перед Дибичем, он не писал ему.

В общем, Паскевич всюду видел недоброжелателей. И первый среди них — Ермолов, «самый злой и хитрый человек, желающий даже в реляциях затмить» его имя. И пригрозил Дибичу отставкой:

— Государь император найдёт другого генерала, который угодит Ермолову, а я не могу, он будет мешать моим делам…

Иначе говоря, Паскевич предлагал Николаю I выбирать между ним и Ермоловым. Справедливость обвинений Ивана Фёдоровича призван был подтвердить авторитетный герой Отечественной войны Константин Христофорович Бенкендорф.