Читать книгу "Без воды - Теа Обрехт"

В одном я совершенно уверен: если тот Джолли, которого я знаю, все еще жив, он живет в уверенности, что мы с тобой в любой момент можем появиться в городе, и в душе его всегда будет открыта для нас некая маленькая дверца. Я никогда не переставал думать и надеяться, что мы с Джолли еще непременно встретимся.

Но ты был слишком осторожен, опасался любых встреч с людьми. И вот уже много лет постоянно скрываешься в лесах или исчезаешь среди бледных лысых холмов при первом же появлении любого всадника.

Признаюсь, Берк, иной раз, когда песчаная буря окутывала нас своим мощным ревущим облаком, а луна с кривой усмешкой, крутясь, исчезала в темноте, мне приходило в голову, что, может, зря мы оба столько лет скитаемся по таким краям, где нет никого, кроме нас. Человек внутренне чувствует себя потерянным, если его так долго никто не замечает и не видит. И вряд ли его способно подбодрить то, что, когда порой он обходит стороной какой-нибудь лагерь, тамошние собаки, насторожив уши, встают на краю круга, очерченного светом костра, и начинают лаять, почуяв чужаков. А однажды мы столкнулись со старателем, который, увидев нас, в страхе бросил свой заступ и сбежал. Однако через несколько дней появился снова – с морковкой и веревкой – и долго подманивал тебя всякими ласковыми словами, и ты некоторое время даже терпел все это, но потом снова скрылся в густых зарослях.

Но тот парень не желал сдаваться и продолжал нас выслеживать. В итоге ты потерял терпение, рассвирепел и бросился на него, так что ему пришлось спасаться бегством, после чего он навсегда оставил нас в покое.

Конечно, именно этот случай и научил тебя бросаться на каждого, кто осмеливался хотя бы на полмили к тебе приблизиться, – на шахтеров, на вьючных мулов, на ту бедную девочку в ущелье и на людей, которые пришли ее искать, – но в тот раз, честно признаюсь, я был доволен, когда ты обратил надоедливого старателя в бегство. Ибо на мгновение, на один лишь ужасный миг, мне стало страшно, что он может разлучить нас с тобой, и ты уйдешь с ним в его жизнь, а меня бросишь в этой пустыне одного. Эта же мысль впоследствии привела к тому, что мне стало казаться, будто и случайная встреча с Джолли может стать для меня отнюдь не радостной. Нет, он, конечно же, узнал бы нас и с облегчением получил бы наконец ответы на кое-какие старые вопросы. Но кое-что все же осталось бы для него непонятым. От него по-прежнему ускользала бы вся правда о том, что тогда с нами произошло. И что в таком случае смог бы сделать для нас Джолли в отличие от всяких незнакомцев? Да то же самое: попытаться освободить тебя от меня. Разделить нас. А потом что? Ну, он-то, может, и не стал бы просто так тебя пристреливать, как не стал бы и голову твою вешать у себя над дверью. Однако, прикинув, насколько ты слаб и худ, он бы в итоге все-таки тебя прикончил. Жажда крови или милосердие – а результат-то один и тот же: мы оба оказались бы мертвы, но дальше скитались бы уже поодиночке, ибо ни один из нас не смог бы отыскать другого.

Страх перед этим поселился во мне уже давно – хотя никогда раньше мне не было так плохо, как сейчас, Берк. Конечно, я понимал, что и ты не будешь жить вечно. Хотя для меня ты по-прежнему оставался самым красивым четвероногим стариком, даже когда я замечал эти облака в твоих глазах, что мешали тебе видеть, и старческую обвислость твоего горба. Я видел, что ты все сильней прихрамываешь. Все лето ты переходил от одного сухого русла к другому, пока мы снова не оказались в той же красной каменистой пустыне, которую впервые пересекли несколько десятилетий назад. И даже до того еще, как та женщина выстрелила в тебя из окна, твои силы оказались почти на исходе: засуха до дна тебя иссушила.

Но каждый день, пока мы способны двигаться дальше, мы чувствуем себя дома.

Именно поэтому я так долго и не отвечал на призывы той девушки. Хотя именно ее голос был первым и единственным человеческим голосом, который окликнул меня за все эти двадцать долгих лет. Именно она впервые смогла коснуться моей души и спросить: «Кто ты?» А когда я не ответил, кивнула и сказала: «Ты, наверно, заблудился?»

Она смотрела на меня, хотя меня не видела, но я чувствовал прикосновение и напор ее беспокойной души. Самые разные чувства жили в этой душе – страх, любовь, грусть. «А ты знаешь, что теперь ты среди других людей?» – как-то странно спросила она. Но я ее понял и ответил: «Да, знаю». И больше не прибавил ни слова.

Но ее подобный ответ не удовлетворил. И она все выпытывала у меня, как меня зовут, как я умер, как давно я скитаюсь? Но я никак не мог ей ответить, потому что к этому времени ты почти совсем уже сил лишился, и я боялся, что она может проникнуть в меня и увидеть всю правду: как мы с тобой ночуем в заброшенном доме на вершине столовой горы, как каждую ночь вновь и вновь пускаемся в путь, старательно обходя не только дома, но и хозяйственные постройки, как спускаемся к каждому пересохшему ручью в надежде, что его наполнил какой-нибудь случайный дождь.

Нам бы, конечно, следовало сидеть тихо, а не бродить в поисках воды. Та малость, которую тебе удалось найти в ущелье, уж точно не стоила того, чтобы за нее пулю получить – и потом разве ты не напился там, наверху, в холодном сарае? Тебе нужно было всего лишь внимательно следить за мной и чуточку выждать, чтобы они спокойно разошлись. Потому что девушка уже перестала шарить вокруг с помощью своей беспокойной души, а те мужчины куда-то поехали на своих конях вдоль сухого русла, хорошо заметные в лунном свете, и все собаки ушли вместе с ними, словно так было условлено, так что ты мог от души напиться, и тебя никто бы не услышал и не помешал тебе.

Ничего, все это не важно. Отдохнешь несколько часов и снова придешь в себя. А потом мы пойдем дальше. Вот увидишь.

«Но Лури, – мог бы теперь сказать мне ты, – зачем ты-то меня подгоняешь? Зачем заставляешь снова идти вперед, если всего пару часов назад сам сказал, что передумал? Разве еще до того, как эта девушка снова появилась и позвала тебя, ты не пришел к тому, чтобы со мной согласиться? Разве ты только что не доказывал мне, что я износился, состарился, обессилел? Что та боль, которую я испытываю, причиняет тебе куда большие страдания, чем любой страх, который ты все еще способен испытывать? Что, может быть, настало время, исполнив желания столь многих других людей, прислушаться и к собственным желаниям? Разве ты не хотел просто позволить мне наконец отдохнуть?»

И тогда я бы тебе ответил: «То была наша последняя ночь, Берк. Теперь все переменилось».

И ты отыскал бы меня своими давно мертвыми, незрячими, глазами и спросил: «Как это, Мисафир? Что переменилось?»

«Ну, – сказал бы я, – а как быть с той девушкой? Разве ты только что не сбил ее с ног, не швырнул на землю, хотя именно она была той единственной живой душой, которая могла бы нам помочь, которая понимала, о чем мы просим? И теперь я чувствую себя куда более потерянным, чем когда-либо».

А ты бы возразил: «А ты не чувствуй себя потерянным, Мисафир».

«Но кто, когда придет наш час, уложит нас рядом? Кто, Берк? Если теперь та девушка этого сделать не сможет?»

И ты бы сказал: «Ничего, Лури. Мы найдем еще кого-нибудь. Не сомневаюсь, что найдем».