Читать книгу "Не гаси свет - Бернар Миньер"

Начинается знаменитая заключительная ария Con onor muore: «Умирает с честью… тот, кто не может с честью жить…»

Да. Почему бы и нет?

— Значит, ампулы, тошнота и рвота, проколотые шины, случай в супермаркете — все это ты? — не может удержаться еще от одного вопроса Болсански.

Господи, как же она устала…

— Да, — отвечает ее противница.

— Как тебе удалось?

…устала от всего этого…

— Что именно?

— Мне каждую ночь становилось плохо, я мучилась бессонницей, выбрасывала продукты и лекарства, покупала новые, ела все то же, что и Тома, но он чувствовал себя нормально, а я продолжала болеть.

Призрак указал дулом пистолета на другой угол ванны. Мила повернула голову — что, о чем он? — и вдруг поняла: соли для ванн… Она каждый вечер принимает ванну. После того как уложит Тома. А его она моет в душе.

Призрак берет пульт, нажимает на кнопку, и музыка смолкает.

— Я наблюдаю за тобой уже несколько недель, — говорит Кристина. — Возможности современной техники безграничны: ставишь камеры в кухне, спальне и ванной — и дело в шляпе… Я знаю практически все о твоих привычках и маленьких маниях, Мила. А охранная система в твоем доме — это чистой воды «обман потребителя». — Женщина сует руку в один из многочисленных карманов брюк и достает черную прямоугольную коробочку с тремя коротенькими антеннками-усиками. — Передатчик помех. Стоит сто евро, можно заказать в Интернете. Грабителей и взломщиков ждет светлое будущее.

— Из-за тебя они хотят забрать у меня сына, сволочь проклятая! — Мила вкладывает в ругательство остатки сил, но издает не крик, а лишь тихий хрип.

Кристина смотрит на нее без всякого сочувствия. Она не скажет этой женщине, что письмо — подделка. Нет, не скажет. Она только наклоняется, чтобы Болсански могла видеть ее лицо:

— Именно поэтому ты должна отдать Тома Лео… Хватит болтать. — Кристина снова указывает пистолетом на бритву, а Мила не замечает ни слез на ее щеках, ни дрожащие пальцев. — Ты покончишь с собой… сегодня ночью… а я прослежу, чтобы Лео позаботился о Тома… воспитал его… признал… Даю тебе слово.

Она вытирает пот и слезы тыльной стороной ладони в перчатке. Ее подведенные черным глаза лихорадочно блестят.

— Можешь отказаться и сесть в тюрьму, и тогда Тома попадет в приемную семью — в одну, потом в другую, в третью… Представляешь, какая жизнь его ждет? Этого ты хочешь для своего сына? — спрашивает Кристина. — Решай сама… Теперь все зависит только от твоего решения…

— Можешь включить музыку? Хочу дослушать финал, — просит сидящая в ванне женщина.

Ее бывшая жертва нажимает на кнопку. Снова звучит последний акт оперы. Голоса перемешиваются, сменяют один другой, замирают.

— Мила? — зовет Кристина своего врага.

— Устала… — еле слышно шепчет та.

— Что?

— Я устала…

— Так освободись.

Ты, ты, — поет Каллас, — Маленький бог, любовь моя, лилия и роза, Ты никогда не узнаешь, Что Баттерфляй умирает Ради твоих чистых глаз.

Обе женщины слушают музыку. А потом наступает тишина, и Мила судорожным движением хватает бритву. Кристина молча наблюдает за ней. Пот заливает ей глаза, и по лицу Болсански тоже стекают липкие струйки.

Смотри внимательно, Во все глаза, на лицо твоей матери, Чтобы запомнить ее образ. Смотри внимательно! Любовь моя, прощай, прощай! Мой любимый малыш!

— Устала… как же я устала…

— Так отдохни, Мила.

— Он любил меня.

— Знаю… — Кристина лжет, не краснея.

А ее противница улыбается. Глядя перед собой затуманенным взором, она разрезает кожу у себя на левом запястье. Бритва углубляется в мышцу, а потом одним точным медленным движением рассекает лучевую артерию. Теперь правая. С нею получается не так ловко. Две струи крови брызжут в разные стороны, окрашивают воду в красный цвет.

С каждым ударом сердца из ран вытекают новые потоки крови. Пульсации замедляются, тело леденеет… Женщина замерзает — как пруд зимой.

Мелодия достигает кульминации. Звучит прощальный возглас Пинкертона:

Баттерфляй! Баттерфляй! Баттерфляй!

По щеке Милы скатывается последняя слеза.

Следующие пять минут Кристина убирает следы своего присутствия и готовится к «отходу». Достает из кармана телефон Болсански, вкладывает его в ее холодеющие пальцы и набирает 17. Дождавшись ответа, шепчет едва слышно: «Умоляю… приезжайте скорее… умираю… мой сын… он совсем один…»

— Что вы сказали? Что? — встревоженно восклицает диспетчер спасательной службы. — Можете повторить, мадам? Мадам?

Штайнмайер повторяет, укладывает руку покойницы на бортик, резко оборачивается и вздрагивает: Тома, он здесь. Смотрит на нее во все глаза… Она смаргивает, и видение исчезает, метнувшись тенью по коридору… Женщина выходит из ванной, поднимается по лестнице, не сняв бахил с промокших кроссовок, приоткрывает дверь — мальчик спит, посасывая большой палец. К горлу журналистки стремительно подступает тошнота, и она бежит к выходу. Жадно вдыхает влажный воздух. Только бы не стошнило… не здесь… не сейчас… Она оставляет дверь дома распахнутой, идет к припаркованной неподалеку машине, садится за руль и там наконец избавляется от перчаток и бахил.

Трогается с места, минует аллею-туннель, едет по прямой, поворачивает на перекрестке… Дождь прекратился, ветер разогнал облака, и луна осветила ночной пейзаж. Кристина выключила мотор, погасила фары и вывалилась из салона — ее вывернуло наизнанку в кювет у правого колеса.

Потом она долго сидела в машине и ждала, пытаясь успокоиться. Гроза уходила прочь, молнии бледнели и гасли, гром урчал, как наевшийся до отвала хищник. Через тринадцать минут женщина услышала завывание полицейской сирены. Мимо на полной скорости промчался фургон, осветив фарами деревья. Штайнмайер достала из бардачка бинокль, навела его на дом и увидела, как внутрь вошли три человека. Затем посмотрела в зеркало и не узнала себя — пустой взгляд, расширенные зрачки… Тихонько захлопнув дверцу, она уехала.

Эпилог

Чудо жизни. Кристина погладила свой чудесно округлившийся живот и в который уже раз счастливо изумилась подарку судьбы. Она была на пятом месяце. Головной и спинной мозг ее ребенка окончательно сформировались, все нейроны и извилины были на месте — полный набор, до конца жизни. «Сочувствую, Лео-младший, придется обходиться тем, что есть, красавчик. Надеюсь, ты сумеешь хорошо ими распорядиться», — у нее вошло в привычку называть малыша Лео, хотя они с Фонтеном пока не пришли к согласию в вопросе имени. Отец настаивал на Матисе или Людовике, не зная, что она уже все решила.