Читать книгу "Экватор - Мигел Соуза Тавареш"

— Я шел за вами, хозяин. С тех пор, как вы вышли из дома сегодня днем, после того, как приняли у себя прокурора. До пляжа, потом назад домой и потом сюда.

— А почему это тебя так беспокоит, Себаштьян?

— Простите меня, хозяин. Это потому, что происходит что-то плохое. В воздухе пахнет чем-то нехорошим.

— Себаштьян, я доктор, а не хозяин.

— Да, доктор.

— Ничего плохого не происходит, Себаштьян. Просто у меня были кое-какие сомнения. Сейчас они исчезли. Всё умерло там, в том доме.

— Эта женщина, эта англичанка, хозяин, она сделает вас несчастным. Я всегда это чувствовал.

Луиш-Бернарду с любопытством повернулся в его сторону:

— Почему ты так говоришь? Почему ты говоришь, что всегда это чувствовал?

— С того самого раза, когда она впервые вошла в ваш дом. Я никогда в жизни не видел такой красивой женщины.

— Ну и что с того?

— Красивая женщина — предвестник несчастья.

— Это такая поговорка?

— Это то, что я знаю, хозяин.

Они продолжили путь молча, он, сидя мертвым грузом в седле, Себаштьян — рядом, держа в руке поводья. Когда впереди показался дом, Луиш-Бернарду нарушил молчание:

— Тебе не нужно больше об этом беспокоиться, Себаштьян. Зло, которое эта женщина могла причинить, она уже совершила.

— А вы, хозяин, с вами всё в порядке?

— Всё ли со мной в порядке? Да, клянусь тебе, со мной всё в порядке. Я спокоен. Не волнуйся. Я хочу, чтобы ты лег спать, слышишь? А я напишу еще пару писем, которые хочу отправить завтрашним пароходом. Ступай спать, завтра будет трудный день, слышишь меня?

— Да, хозяин.

— А ну-ка скажи мне: обещаю, доктор.

— Обещаю.

* * *

Луиш-Бернарду поднялся по лестнице в свою комнату. На комоде в коридоре горела свеча, другая была зажжена в спальне, на прикроватном столике. Он снял с себя порванную грязную рубашку и переоделся в новую, льняную, белого цвета, которую достал из ящика комода. Потом он взял свечу и пошел в ванную, где умыл лицо и потом долго, тщательно мыл руки. Смочив вату в перекиси водорода, он промокнул ею рану на лице. Она чуть вспенилась и начала немного жечь. Снова помыв руки, он задул огонь.

Подсвечник, находившийся ранее на комоде, теперь был в руке у Доротеи, стоявшей у стены в своем белом хлопковом платье, облегающем твердую девичью грудь с выпирающими сосками. Ее мягкая, как сатин, кожа блестела в полумраке коридора, рельефные скулы на лице лишь подчеркивали его совершенство: рот был полуоткрыт, зубы и глаза сверкали белизной, будто жемчужины в дрожащем свете свечи. Она стояла в середине коридора, словно весталка, освещавшая путь своему господину. Луиш-Бернарду остановился напротив и стал внимательно разглядывать ее. Она ничего не говорила, не опустила вниз голову и смотрела прямо в его глаза, будто хотела привлечь его своим взглядом. Луиш-Бернарду ощутил исходящую от нее бесконечную нежность, преобразившуюся в желание служить ему. Он подошел еще ближе, взял её лицо в ладони и провел пальцем по её губам, которые от этого раскрылись еще больше, потом мягко прошелся руками по её тонкой шее, а потом ниже — по плечам и груди, тяжело дышащей и твердой, как два маленьких камня. Доротея продолжала стоять молча и неподвижно. С подсвечника, который она держала чуть дрожащей рукой, на кисть Луиша-Бернарду упала горячая капелька воска. Он наклонился над девушкой и поцеловал её в полураскрытые над белыми зубами губы, после чего выпрямился и сказал:

— Ах, Доротея, ты слишком молода, чтобы понять, что некоторым мужчинам судьбой не дано полюбить тех, кого они должны были полюбить!

Он взял у нее подсвечник и удалился по коридору в сторону гостиных и далее — своего кабинета, чтобы снова запереться там на ключ. Когда он уходил из дома, Себаштьян или Доротея заперли оконные ставни, чтобы в комнату не налетели комары, однако он снова все открыл, вернув себе вид на ночной океан.

Сев за письменный стол, он достал лист гербовой бумаги губернатора Сан-Томе и Принсипи, проверил остроту пера, наличие чернил и приступил к написанию письма. Он точно знал, что собирается писать, поэтому слова быстро складывались в строчки, потребности в черновике или в редактировании текста не было:

«Его Величеству Королю Дону Карлушу

от губернатора Сан-Томе и Принсипи и Сан-Жуан Батишта де-Ажуда

Монсеньор,

С болью пишу Вам это свое первое и последнее письмо как человек, который хорошо понимает, что данная новость станет для Вас недоброй.

Будучи избранным Вашим Величеством в качестве губернатора означенных островов, я прибыл сюда в марте 1906 года. Поставленная передо мной задача, — если я правильно понял и запомнил суть сказанного Вами во время нашего разговора в Вила-Висоза, — заключалась в том, чтобы показать миру, что в этой, равно как и в других португальских колониях, не существует такого позорного явления как рабский труд.

Как Вы знаете, сам я не желал, не добивался и не испытывал особой радости от данного поручения, ни от предложенной мне должности, и принял её только для того, чтобы служить моему Королю и моему Отечеству. Я рассчитывал, что Вы и Ваше правительство смогут, пусть даже и на расстоянии, оценить сложность подобной миссии. Она сводилась к тому, чтобы убедить местных сельхозпроизводителей использовать иные, нежели рабский труд, способы производства, дабы у Англии и назначенного ею консула исчезли сомнения в том, что подобная практика нами не применялась и не применяется. За прошедшие почти два года я пытался убедить в этом соотечественников-поселенцев и одновременно старался заставить английского консула поверить в то, что ситуация хоть и медленно, но уверенно меняется, имея своей целью намеченный конечный результат. Как здесь, так и в Лиссабоне, и в Лондоне мы хорошо понимали, что окончательная проверка того, насколько осуществима эта задача, произойдет сейчас, когда, в соответствии с Вашим законом от января 1903 года, у рабочих на плантациях подошли к концу сроки их пятилетних контрактов. Теперь те из них, кто того желает, могут свободно подать заявку и получить право на возвращение на родину, репатриацию.

Начиная с текущего месяца, я распорядился начать репатриацию. Однако результаты, полученные сегодня, а также соответствующие прогнозы свидетельствуют о том, что ничего существенного в том, что касается режима труда на плантациях Сан-Томе и Принсипи, не изменилось и не изменится. То же самое относится и к аргументации, представленной делегацией островных сельхозпроизводителей на их встрече в ноябре прошлого года в Лиссабоне с представителями английских компаний-импортеров какао с Сан-Томе. Изложенные ими доводы красноречиво подтверждают, что они никоим образом не желают что-либо менять и лишь продолжают упорно использовать свою устаревшую юридическую риторику, которая сегодня уже никого не убеждает. Такое же нежелание я всё время ощущал и во время моих контактов с правительством Вашего Величества, для которого продолжающиеся перегибы и нарушения всегда казались менее важными, чем идея коммерческого процветания Сан-Томе. Даже когда такая политическая недальновидность доводила их до того, что они переставали понимать, что это самое процветание зависит от импортного рынка Англии, которая не станет торговать с Сан-Томе, если эти перегибы будут продолжаться.