Читать книгу "Великий Черчилль - Борис Тененбаум"

«Слушаюсь, сэр!»– по-прежнему браво ответил Монтгомери.

«Вы свободны, майор, – сказал командир полка и, глядя уже в спину выходящему в дверь Монтгомери, добавил: – Но все-таки – сделайте так, чтобы я был уверен в победе».

Матч состоялся в намеченный для него день, и на перерыв команда Монтгомери ушла со счетом 12:0. Командиру полка, взбешенному тем, что теперь уж отношения с соседями испорчены навек, верный долгу майор Монтгомери, вызванный им на ковер, в ответ на упреки покаянно ответил:

«Но, сэр, вы же сами просили сделать так, чтобы мы были полностью уверены в победе?»

Для того, чтобы иметь успех, анекдот должен соприкасаться с действительностью. B данном случае он соприкасался с ней весьма тесно: генерал Монтгомери, во-первых, очень основательно готовился к встречам с противником, во-вторых, слушался приказов только в той мере, в которой они не мешали ему достигать гарантированной победы с огромным счетом, в-третьих, вопросы такта, этикета и даже простой вежливости его пoниманию были, пожалуй, недоступны.

После Эль-Аламейна он попал в категорию национальных героев, следовательно, стал практически несменяем. Соответственно, теперь он уже открыто презирал своих начальников – которые, все как один, платили ему неприязнью, начисто не признавал людей, равных ему по положению, но сражения свои готовил долго, методично и чрезвычайно внимательно.

Что интересно, он был популярен среди подчиненных ему солдат – конечно, среди тех, кто не должен был соприкасаться с ним лично. Они знали, что одним из важнейших критериев успеха операции для их генерала было максимально возможное снижение потерь. В этом смысле он был полной противoположностью Паттону, который вечно рвался вперед, «несмотря ни на что». Его солдаты считали, что он строит себе репутацию победоносного полководца на их крови – однако приказов слушались. Дисциплина есть дисциплина, даже в «армии граждан», как с гордостью определяла себя армия США.

Так что надо оценить по достоинству план операции «Market-Garden», который Монтгомери представил на рассмотрение своему начальнику, генералу Эйзенхауэру – план предлагал такие смелые шаги, что скорее они подошли бы Паттону.

Идея заключалась в том, чтобы сменить стратегию «наступления на широком фронте», по всей линии границы Германии с Францией и Бельгией, на удар на узком участке, прорваться за Рейн и на правом берегу реки резко повернуть к Руру. Выгоды при этом достигались огромные: немцы теряли возможность закрепиться на старых укреплениях «Линии Зигфрида», их индустриальная база производства оружия выключалась полностью, а вступление союзных войск уже на территорию собственно Германии вполне моглo вызвать там такой же политический крах, который случился с Муссолини после вторжения в Италии.

Эйзенхауэр предложенный ему план внимательно выслушал. Надо сказать, что Монтгомери он не любил. Британский герой никогда не упускал случая показать всем и каждому, что он, заслуженный служака, прошедший на своем пути наверх все ступени воинской иерархии, думает об «американском штабном», всего лишь подполковнике, волею судьбы вознесенном в чин полного генерала и в силу каких-то непонятных причин имеющем право отдавать ему, Монтгомери, приказы.

Так что, по всей вероятности, первым побуждением Эйзенхауэра было отказать Монтгомери в проведении его проекта в жизнь.

Однако генерал Монтгомери недооценивал генерала Эйзенхауэра. Он, конечно, не имел боевого опыта, сравнимого с тем, который имел его подчиненный, но тем не менее был превосходным администратором, организатором, политиком и дипломатом. И он принимал во внимание более веские факторы, чем личная приязнь или неприязнь.

Поэтому он рассудил, что план имеет свои преимущества.

Во-первых, он доверял суждению Монтгомери в узко-военных вопросах. Во-вторых, план обещал быстрое, в течение осени – зимы 1944 г., окончание войны. В-третьих, Эйзенхауэр и не думал прекращать наступление по широкому фронту – но удар в Голландии, на севере, мог открыть наконец порт Антверпена. Город был уже захвачен войсками Монтгомери, но устье реки Шельды все еще было блокировано, и пользоваться портом было нельзя. А поскольку все снабжение союзных армий держалось на одном только Шербурге и железные дороги Франции после долгих бомбежек функционировали плохо, все припасы на фронт приходилось возить на грузовиках. Тыловые службы с подвозом не справлялись. Так что открытие для операций большого порта в Антверпене, вблизи линии фронта, решало для Эйзенхауэра многие проблемы.

Наконец, на него давили из США, требуя использовать наконец Первую союзную воздушно-десантную армию: три американских парашютных дивизии, три английских парашютных дивизии и польскую парашютную бригаду. План Монтгомери предусматривал активное использование воздушных десантов, и с точки зрения Эйзенхауэра это само по себе было большим плюсом.

Он дал свое согласие.

X

Переговоры с польской делегацией, прилетевшей из Лондона, были дополнены встречей с польской делегацией, представлявшей просоветский «люблинский» комитет. Берут, глава «люблинскoй делегации», свою речь начал словaми:

«Мы настаиваем и требуем, чтобы Львов принадлежал СССР. Такова воля польского народа».

Черчилль поглядел на Сталина и увидел, что он улыбается, как на спектакле. Текст выступления Берута, несомненно, был написан заранее, и не им.

Ну, с лондонской стороны такой тонкой режиссуры не было. Премьер-министр «лондонского» правительства Миколайчик в своем выступлении сказал, что, прежде чем высказываться по поводу Львова от лица всего польского народа, делегациям следовало бы выработать общую позицию и что польское правительство в изгнании, которое он здесь представляет, признано Соединенными Штатами и Англией, в то время как «люблинский комитет» признан только Советским Союзом.

У Черчилля явно возникли подозрения, что такое заявление может сорвать его наметившийся было диалог с русскими, потому что он немедленно сказал следующее:

«Я не думаю, что при теперешнем состоянии дел было в интересах польского правительства отдаляться от позиции, принятой британском правительством. В ходе этой войны мы, англичане, были на волосок от поражения, меч висел над нашими головами. Поэтому у нас есть право просить поляков сделать широкий жест в интересах европейского мира».

И добавил, повернувшись лицом к Миколайчику:

«Надеюсь, вы не обидитесь на меня за мои неприятные, но откровенные слова, которые были сказаны с наилучшими намерениями».

Миколайчик ответил:

«Я в последнее время выслушал столько неприятных вещей, что еще одно такое высказывание вряд ли выведет меня из равновесия».

У него уже был тяжелый разговор с Черчиллем в Лондоне, и он сказал ему, что «СССР намерен превратить Польшу в свою 17-ю республику». Про «17 республик» он говорил потому, что в то время Карело-Финская республика номинально имела одинаковый статус с Эстонией или Украиной, автономией в составе РСФСР она стала позже.