Читать книгу "Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо"

Похвалы Хулио, разумеется, всегда были ей приятны, но не производили подобного эффекта. Добрые слова любящего человека всегда трогают эмоционально, но практически никогда не кажутся убедительными.

Вот почему Омедас посчитал для себя обязательным присутствовать на банкете, хотя в глубине души предпочел бы остаться дома и подумать над тем, что делать дальше. Как «порадовать» Кораль своим вердиктом, сообщить ей, что зло из ее любимого сына никуда не делось. Стереть, удалить, вырвать его просто невозможно, потому что Николас — это и есть само воплощение зла в этом мире.

«Разумеется, рано или поздно правда должна открыться, — повторял про себя Хулио. — Это лишь вопрос времени — нескольких дней, может быть — пары недель. В самом ближайшем будущем мне придется взять себя в руки и сделать наконец это признание, самое тяжелое и мучительное в жизни».

Хулио ловил себя на том, что всячески искал повод отложить принятие столь неприятного решения. Так, например, он задумался над тем, что Кораль тоже имела право на свою частичку счастья в этой жизни.

«Наверное, я просто не должен разрушать то, к чему она тайно стремилась столько лет, поэтому не могу принимать столь серьезное решение, хорошенько не взвесив все „за“ и „против“, не продумав последствия не только для себя, но и для любимой женщины».

Затем Хулио начинал мысленно бичевать себя за то, что никак не хотел смириться с очевидным поражением. Жизнь оказалась сложнее любой шахматной партии, а ставки в ней — выше, чем в ответственном турнире. У Омедаса обычно хватало духа сдать партию в безнадежном положении, не доводя дело до мата. Теперь же, оказавшись перед лицом совершенно реального чудовищного поражения, он всячески пытался замаскировать свои «не могу» и «не хочу» под бесконечными «ладно, не сегодня» и «как-нибудь в другой раз».

«Фактически я просто тяну время. На самом деле я не заслужил того счастья, которое на меня обрушилось, потому что пришел к нему не в открытой борьбе, а окольными и не вполне чистоплотными путями», — признался себе Хулио.

Особое очарование сложившейся ситуации добавлял тот факт, что сама идея послать спасенную из помойки картину Кораль на конкурс принадлежала не Хулио, а все тому же Нико. Он предложил сделать это втайне от мамы. Омедаса просто бесила мысль о том, что этот мальчишка оказался так или иначе замешан во всем, что касалось их отношений с Кораль.

«Неужели в нашей любви, в этом вот счастье нет ничего такого, к чему не прикасались бы его грязные жестокие лапы, что не было бы сделано по его тайной указке, а состоялось бы просто по нашему свободному желанию?»

Их соседями по столику оказались два критика из Севильи, кроме того, некая пожилая дама, входящая в жюри, одна из основных меценаток Центра современного искусства, и еще художник, финалист конкурса. Разговор зашел о роли цвета в живописи, о бесконечном разнообразии колорита окружающего мира и о возможности отразить его на холсте при помощи красок. Разумеется, не обошлось без многочисленных ссылок на Кандинского[23]и других великих теоретиков и практиков живописи.

Хулио оставалось только порадоваться, что собеседники не слишком настаивали на его активном участии в разговоре. Они и без того были самодостаточны, просто купались в собственной эрудиции. Сам же он в этот момент видел мир в черно-белой гамме. Одним полюсом для него было черное как ночь платье Кораль, а другим — белоснежные стены, на фоне которых, как на экране, передвигались силуэты официантов. Звуковую дорожку этого черно-белого фильма составлял гул множества голосов и звон столовых приборов.

Один из эрудитов, собравшихся за столом, предпринял настоящую словесную атаку на формальный конструктивизм. Защитников этой концепции среди присутствующих не наблюдалось, однако это не остановило лихого революционера-теоретика, который с пеной у рта был готов доказывать правоту и состоятельность своей собственной концепции, которую он гордо именовал семиотической перспективой.

Критик с какой-то клоунской плешью, при этом в галстуке-бабочке, завел разговор о теории магической метафизики, давно волновавшей его. В общем, когда соседи по столу стали всерьез расспрашивать Кораль о том, какова же ее теоретическая концепция живописи, она оказалась в затруднительном положении. Впрочем, ей удалось весьма изящно из него выйти. Художница многозначительно сообщила собеседникам, что пишет она, руководствуясь не теоретическими умозаключениями, а одной лишь интуицией.

— Сам процесс написания картины — это и есть поиск интуитивно верного художественного решения, — с важным видом произнес Хулио, поясняя окружающим подлинный смысл слов Кораль.

Эта мысль дала участникам беседы новую почву для рассуждений. Посыпались глубокомысленные замечания о том, что интуиция — это истина и что истина заключена в интуиции. Были высказаны весьма конструктивные соображения насчет того, что творить интуитивно, конечно, нелегко, но еще труднее поймать саму творческую интуицию. К моменту, когда был подан десерт, а вино сделало свое дело, эта весьма содержательная беседа завертелась вокруг вопроса о том, как живописать живопись, как рассматривать ее и взгляд, рассматривающий живопись.

На протяжении всего банкета Кораль то и дело пинала Хулио ногой под столом. Некоторое время тот терпел, затем ощутил на себе всю убийственную остроту изящного каблука-шпильки и просто убрал ногу подальше.

Настало время вручения главной премии.

Председатель зачитал основные пункты решения:

— Жюри высоко оценило неожиданный и рискованный подход автора к воссозданию в своем полотне органических метафор пламени в сочетании с активными поисками новых художественных выразительных средств и собственного формального языка для решения нерешаемой задачи формализации неформализуемого и постижения непостижимого.

Кораль наклонилась к Хулио и шепотом сказала ему на ухо:

— Я что-то не поняла. Это означает, что им понравилось или же нет?

Под гром аплодисментов победительница, все еще пребывающая в смущении от формулировки решения жюри, показавшейся ей весьма двусмысленной, поднялась на сцену и произнесла в микрофон слова благодарности, положенные в таких случаях. В первую очередь они были адресованы Хулио и во вторую — организаторам конкурса и членам жюри.

Председатель этого самого жюри пожал ей руку, пожелал успехов и вручил памятный приз и премиальный чек. Потом началось что-то невообразимое. Фотографы щелкали вспышками, Кораль едва успевала пожимать протянутые руки и отвечать на поздравления. Затем ее просто похитили журналисты. Они фактически на себе утащили лауреатку в зал для проведения пресс-конференции.

Вся эта суета продолжалась более получаса. Хулио было скучно. Не зная, чем заняться, он решил прогуляться до туалета. Здесь, в этой волшебной комнатке с пиктограммой на двери, изображающей джентльмена в цилиндре, Омедасу стало лучше. Он смог немного прийти в себя.