Читать книгу "Воля дороже свободы - Анатолий С. Герасименко"

сказал Кат. Больше он ничего объяснять не стал. Стоило, конечно, рассказать о каждом из тех, чья жизнь стала невыносимой из-за экспериментов Основателя. Об их судьбах. Об их боли. О том, как они опустились до торговли собственным духом и однажды не погнушались иметь дело с упырём. Но, если бы Кат начал рассказывать, то закончил бы неизвестно когда. А заканчивать нужно было прямо сейчас.

Он сбросил Бена на пол, не заботясь о том, чтобы смягчить падение. Тот не издал ни звука; тогда Кат подтащил его к стене, а потом рывком вздёрнул на ноги и поставил в нише, как нелепую статую.

Бен ухмыльнулся.

– Хорошая шутка, – сказал он, – а я уж было решил, что ты меня убьёшь.

– Хотел бы, да не судьба, – отозвался Кат. – Мы теперь – одно целое. К сожалению. А мне ещё бомбу чинить, и Аду кормить потом.

Он протянул руку и нащупал то, что видел единственный раз, когда решился вытерпеть сновидение до конца – тяжёлую заржавленную цепь. Обмотал этой цепью стоявшего истуканом Бена, продел звенья в кольца на стенках ниши, завязал концы узлом. Двойным, для надёжности.

Бен опомнился. Прянул вперёд. Цепь звякнула, натянулась – но и только. Бен рванулся снова: так же безрезультатно.

Тогда он закричал.

Кат взял из груды камень и положил с краю ниши. Рядом лёг второй камень, за ним третий. Щели заполняла жирная, пахнувшая сырой штукатуркой известь. В жизни, пожалуй, из такой кладки получилось бы немного толку, но здесь всё подчинялось непредсказуемым законам сновидений. Кладка выходила прочной.

Бен кричал и бился. Верёвка и цепь держали крепко, не давали слабину ни на вершок.

Кат выложил ещё один ряд. Казалось, камней в груде не становится меньше. Известь тоже пополнялась непостижимым образом, словно кто-то добавлял её в горку, когда Кат поворачивался спиной.

Четвёртый ряд. Или пятый. Или шестой. Считать было невмоготу, числа путались в голове. Да это было и не важно; главное – стена становилась выше и выше.

А Бен кричал – кричал всё отчаянней и пронзительней. Больше не было посулов, угроз, научных терминов, философских выкладок. Он просто вопил на одной ноте, пел самую простую и древнюю песню, которую сочинили десятки тысяч лет назад – песню страха. Для этой песни не требовались слова. Только дыхание и голос. И, конечно, страх.

Десятый ряд. Или пятидесятый. Или сотый.

Этот был последним.

Кат отступил от сложенной стены, убрал с лица волосы испачканной в извести пятернёй. Кладка получилась не слишком ровная, но очень надёжная с виду. На самом верху чернел прямоугольник пустоты. Единственное окошко, связывавшее замурованного узника с миром.

В тот раз, когда Кат досмотрел сон до конца, ему пришлось замуровать себя самого. Он стоял в этой нише – и он же был снаружи. Он обматывал себя цепью – и сам чувствовал, как ржавые звенья стискивают тело. Укладывал камни – и впивался взглядом в черноту, которая сгущалась вокруг по мере того, как росла стена. А потом остался один, скованный, во тьме. И не мог проснуться – долго, долго.

Но сегодня, когда он шёл сюда, то почему-то знал, что ниша пуста. Что она больше для него не предназначена и ждёт теперь другого узника.

Тут крики стихли.

– Демьян, – послышалось из-за стены. – Ради всего… Ради всего…

Сорванный, надтреснутый голос дрожал, фразы обрывались, точно Бен хотел сказать ещё что-то, но не мог. То ли забыл слова, то ли просто не знал, как закончить.

– Ради всего!.. – факелы догорали, из углов подкрадывалась темнота. – Демьян!

– Да, – сказал Кат. – Ради всего.

И заложил прямоугольное окошко камнем.

Отступил на шаг.

Прислушался.

Ни звука.

– Вот и поговорили, – пробормотал он.

В этот миг всё смешалось, извернулось, куда-то поехало. Нахлынуло невероятное чувство: будто бы смотришь двумя парами глаз, причём видишь разом и кромешную темноту, и слепящий свет. Кат ощущал себя огромным, как планета, и в то же время – маленьким, как слюдяная чешуйка. Сильным, точно землетрясение, и одновременно – слабым, как тля. Подвальные стены дрогнули, Кат зажмурился, стиснул зубы…

И очнулся.

Он лежал в жутко неудобном положении: с запрокинутой головой, с подогнутыми ногами, обвиснув на туго набитом рюкзаке. Мышцы затекли, встать получилось не сразу. «Время, – бессвязно думал он, ворочаясь, – как долго всё было? Что с детьми? Догнать, догнать...» Солнце не успело пройти заметный путь по небу с тех пор, как он отрубился. Но сколько минут нужно Петеру и Ирме, чтобы достигнуть оазиса?

Освободившись, наконец, от рюкзачных лямок, Кат поднялся и побежал вперёд. Сквозь сухостойную рощу дороги не было – пришлось огибать. Он спотыкался и прихрамывал, бедро грызла пульсирующая боль: может, зашиб при падении, а, может, тело каким-то образом сохранило память о воображаемой схватке с Беном. «Догнать, – стучало в голове. – Не дам дураку помереть. Не сейчас».

Когда роща осталась позади, Кат запнулся и упал. С трудом встал, опираясь на колени. Заслонился ладонью от солнца и поглядел вдаль.

На западе желтела полоска раскалённого песка, дрожал и струился воздух, а выше клубилась плотная мешанина туч. Порой казалось, что под тучами вспыхивает блик, но, вероятно, это просто посверкивал вызванный жарой мираж.

Петера с Ирмой видно не было.

«Должно быть, добрались до оазиса,