Читать книгу "Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко"

class="p1">Свадьбу, по горячему настоянию Кузинчи, решили справлять в ближайшее воскресенье, но без попа, по новым законам. Ванда не стала возражать, так как ближайшее воскресенье было последнее перед постом, а в пост православная церковь запрещает браки. Ванда, сама никогда не венчавшаяся, заявила, что перед свадьбой положено говеть. Но Кузинча только нетерпеливо махнул рукой.

В назначенный день утром жених в новом шевиотовом костюме, подаренном мачехой, отправился с хромой Галькой на Петинку, в загс. Там, в чистой светлой комнате с пальмами, с аквариумом, в котором плавали забавные золотые рыбки, их уже ждали принаряженные свидетели — Ваня Аксенов и Нина Калганова, явившаяся с фотоаппаратом.

Галька вся расцвела и была прелестна. Новое шерстяное платье лилового цвета туго стягивало ее пышную грудь. Она была на голову выше жениха и походила на сестру, которая за руку привела с собой любимого младшего брата.

Нина, подавая молодым руку, ласково-насмешливым взглядом окинула их. И ей подумалось, что она тоже невеста, в белом платье, а рядом с ней — Лука Иванов в военном костюме.

Пожилая регистраторша не спеша записала в толстой тетради полагающиеся сведения о женихе и невесте. Акт подписали новобрачные и скрепили своими фамилиями свидетели. Регистраторша с ласковой улыбкой представила молодым вышедшего из другой комнаты депутата горсовета Марьяжного. Григорий Николаевич торжественно поздравил Кузинчу и Галю с законным браком, от имени советской власти подарил им книгу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», вручил свидетельство. Вся процедура венчанья была закончена в каких-нибудь пять минут. Но зато какие это были минуты для молодых людей!

— Ну вот, дорогая, теперь мы с тобой муж и жена, — шепнул Кузинча и, приподнявшись на цыпочки, долгим поцелуем поцеловал Гальку в губы.

Ваня взял из рук Гальки свидетельство, вслух прочел еще никогда не виденный им документ с оттиском гербовой печати.

Из загса в коляске на дутых шинах новобрачные и свидетели направились в дом Светличного, где уже был накрыт стол и гости ждали возвращения молодых.

Шел не то снег, не то дождь, но, несмотря на это, возле лавки толпились жители Качановки. Издавна уже так повелось, что свадьбы и похороны привлекали массу народа. Мальчишки первыми увидели приближающийся экипаж, запряженный парой гнедых рысаков под синими сетками; запыхавшись, вбежали на расчищенное крыльцо, застучали кулаками в двери, закричали:

— Едут! Едут!

Игнат Светличный и Ванда поспешно вышли на Золотой шлях, на глазах всех поцеловали невестку и сына, осыпали их легким хмелем.

Из города в наемном автомобиле примчался Коробкин с сыном Николаем, привез картонку с двумя парами туфель: женскими на высоких каблуках — для невесты и желтыми мужскими — для жениха.

Критически оглядев невесту, Колька сказал Ване:

— Я бы никогда не женился на такой.

— Почему?

— У нее волосатые ноги.

Ваня улыбнулся. Неужели это может оказывать влияние на такие серьезные вещи, как любовь и женитьба?

Новобрачных посадили за стол в переднем углу, под образами. Справа и слева от них сели родители.

Хозяин, одетый в новую поддевку, рядом с собой посадил Ивана Даниловича Аксенова. После смерти Ильича, в дни ленинского набора в партию, ветеринар стал коммунистом. Он был единственным партийцем, посетившим лавочника в столь торжественный для него момент.

За столом тесно сидели качановские девчата, подруги Гальки, вразбивку с товарищами Кузинчи — Губатым, Жоркой Аношкиным и Вениамином Дымовым. Все трое — рабочие с паровозного завода.

Всем приглашенным не хватило места, и пришлось Ванде накрывать кухонный стол, делить гостей на два сорта. Кузинча услышал за тем столом свистящий шепот:

— Непорядок это, свадьбу справлять в жениховом доме.

— А где ты ее справишь, ежели на собачьем заводе у невесты заместо фатеры собачья конура?

Покусывая губы, Кузинча нахмурился. Крохотная сторожка утилизационного завода давно была притчей во языцех.

Старик Шульга, против ожидания, щедро одарил девчат, роздал им половину денег, вырученных от продажи облигаций. Таков обычай, который нельзя нарушать. Шульга был в новой рубахе, подпоясанной вязаным поясом, чувствовал себя смущенно и держался в сторонке, подальше от именитых горожан.

Ванда, преодолев скупость мужа, не пожалела денег, чтобы угодить гостям. Широкий стол прогибался под тяжестью мяса, рыбы, студня, яиц, икры, сыра; сверкали откупоренные бутылки дорогого вина с пестрыми этикетками.

Назар Гаврилович Федорец, тоже приглашенный лавочником, войдя в жарко натопленную горницу, с удовольствием читал вслух названия вин:

— «Мадера», «портвейн», «кагор», «шампанское», — брал в руки бутылки, разглядывал их на свет, прищелкивая языком.

Светличный, убедившись, что все уселись и нетерпеливо ждут команды, попросил гостей наполнить бокалы и, когда вино было разлито, произнес витиеватую речь, поздравил молодых, не удержался, съязвил:

— Ждали из заморья, а прибыла из задворья, — и тут же, спохватившись, закричал: — Горько!

Словно лесное эхо, по всему дому зарокотало:

— Горько, горько!

Пришлось молодым целоваться при всех, а люди все пили и все кричали: «Горько!»

Федорец встал за столом величественный, как пророк, и, подняв руку, установил тишину. На память он процитировал из Библии:

— И сотворил бог человека по образу своему, по образу божию сотворил его, мужчину и женщину, сотворил их. И благословил их бог, и сказал им бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею.

Через час, когда все изрядно захмелели, качановский гармонист, тонкостанный Жорка Аношкин, растянул мехи гармошки, девчата повыскакивали из-за стола и перебрались подальше от взрослых, на пустую, холодную веранду, в щели которой задувал пронзительный ветер. Начались танцы. Николай Коробкин пригласил Нину Калганову, закружился с нею в вальсе и забыл все на свете.

Двор и улицу заполнил народ. В окна заглядывали довольные, веселые лица. Бабы радовались Галькиной удаче. Она была счастлива, и счастье преобразило ее грубоватое лицо, сделало его прекрасным; мужики завидовали Кузинче. В летней кухне стояла конская цибарка с самогоном. Отец Жорки Аношкина — ломовик, друживший с Обмылком, черпал железной кружкой и потчевал каждого подходившего огненной влагой.

У собачьей будки стояла запряженная в сани и накрытая попоной лошадь Федорца, похрустывала сухим сеном. На улице детвора облепила длинный открытый «фиат», в котором прибыли Коробкины.

На дворе стемнело, и Ванда зажгла свечи, воткнутые в пшеничный каравай и кувшины, доверху наполненные зерном.

Волосатый, похожий на бога Саваофа, подвыпивший Шульга, поглаживая огромными ладонями седую голову, смазанную деревянным маслом, отважился сказать Светличному:

— Игнат, кто бы мог подумать, что мы с тобой станем сватами, что моя вековуха наречется твоей невесткой и будет как равная сидеть за одним столом с Коробкиным и Федорцом!

Лавочник отвечал неопределенно:

— Неисповедимы пути господни. — Он презирал голоштанного сторожа и хотел отделаться от его излияний.

— Дочку замуж выдать — не пирог испечь, — хвастался Шульга и приставал: —