Читать книгу "Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба» - Василий Звягинцев"

Неторопливо, вдумчиво, с паузами лейтенант разъяснил мичману, что бывает, когда пялятся куда не нужно. Припомнил «Абукир», «Хог» и «Кресси»[168], «порт-артурскую побудку», по врожденной ядовитости характера не забыл упомянуть, что оный мичман и гардемарином отличался безалаберностью и ленью, за что и выпустился пятым по счёту с конца списка. Так случилось, что лейтенант, четырьмя годами старший, был в Морском Корпусе у этого мичмана ротным фельдфебелем. «Слава богу, Инфантьев, воевать мне вместе с вами не пришлось! А то б вы тоже не на цель, а на всякие… любовались!»

Внушение, пожалуй, спасло крейсер, уж команды кормовых башен – наверняка.

Мичман отошёл к площадке за боевой рубкой и вдруг закричал, как будто наступил босыми ногами на непрогоревшие угли костра:

– Господин лейтенант!

– Ну, что тебе, – обернулся вахтенный начальник.

– Кормовые башни! Развернулись по-боевому! Стволы на угол обстрела выходят!

При этом и мичман, и лейтенант вдруг испытали странное, томительное чувство. Совсем ничего не хотелось делать. Ни говорить, ни двигаться. Сесть бы на тиковый настил и задремать… Ну, крутят пушкари свои башни, ну и что? Мало какие у них там по плану упражнения отрабатываются…

Только профессиональная привычка оказалась сильнее психотронного воздействия! Не прошёл ещё у вахтенного начальника запал, с которым минуту назад вкручивал мичману насчёт порядка несения и бдительности. Теперь подтверждай! Не может быть такого, чтобы артиллерийские учения на швартовах, считай, в центре города проводились! Нечем заняться, так на станке заряжания[169]корячьтесь!

Лейтенант, будто сквозь вязкий кисель, рванулся к массивной трубке телефона прямой артиллерийской связи.

– Башня! Плутонг! Вы там что, охренели? Что делаете? Какого… по городу наводите?! Дробь, дробь[170], я приказываю!

В отсутствие на мостике командира вахтенный начальник располагал всей полнотой власти. С последующим ответом за сделанное.

В трубке прозвучал странно-сонный, совсем не по обстановке голос плутонгового командира, тоже лейтенанта:

– Вражеский форт в прицеле. Установки выполнены. Стреляем…

Наверное, в угольной капсуле микрофона уголь превратился в алмазную пыль от крика вахтенного. Хорошо, вахтенный начальник не начал вступать в рассуждения и пререкания.

– Дррробь, мать твою, Пучок!

Пучок – это была училищная кличка лейтенанта Пучковского. Может, она и подействовала сильнее остального. Он, мотая головой от ударившего в ухо крика товарища, бывшего сейчас старшим на корабле, чисто машинально убрал ногу с педали, включавшей замыкание цепей выстрелов. А тут и блок-универсалы «валькирий» сработали.

Ещё секунда-другая – от плазменного удара вспыхнули бы заполнявшие шахты подачи и перегрузочные столы пороховые полузаряды. Сдетонируй за ними погреба – от внутреннего взрыва взлетели бы на стометровую высоту крыши башен, стволы пушек, сотни матросов сгорели бы в отсеках. Вторая «Императрица Мария»[171]могла случиться, да не на внешнем рейде, а почти в центре миллионного города. Число погибших на соседних кораблях, пирсах и берегу страшно и вообразить.

Возможно, на это и был расчёт организаторов акции, а не просто на залп прямой наводкой по ресторану.

К счастью, Анастасия уловила перекрывшую силу чужого воздействия на артиллеристов эмоцию и отчаянный, по всем ментальным диапазонам слышимый крик вахтенного лейтенанта. Успела понять суть происходящего, остановила свою и троих подруг инстинктивную готовность испепелить цель. Опыта боевого применения блок-универсалов у «валькирий» не имелось, а вот рефлекс – при угрозе такого масштаба отвечать ударом «на полное поражение» – был.

Сильвия не зря занималась девичьей психикой, в ускоренном порядке пройдя с ними курс «боевой и политической подготовки». Вельяминова отдала совсем другую команду вместо той, что рвалась из перешедшего на автоматический режим мозгового «сторожевого центра».

Хорошо, что «растянутое настоящее» всё длилось и длилось. Вместо сосредоточенных плазменных жгутов, способных в долю секунды нагреть броневую сталь до тысяч градусов, корму «Гебена» накрыл гипнотический и парализующий удар. С полным, на многие часы отключением вообще всех мыслительных и двигательных функций находящихся там людей. Придумать что-нибудь более щадящее за эти секунды было просто невозможно.

Все, кто находились на палубах и во внутренних помещениях крейсера, от ахтерштевня до заднего мостика, замерли в тех же позах и фазах движения, что за мгновения до удара, и лишь постепенно, теряя остаточный тонус мышц, начали падать, кто где стоял или сидел. Достаточно мягко, как ощутивший приближение обморока человек. Это позволило большинству избегнуть тяжёлых травм, даже тем, кто взбегал или спускался по трапам и работал с движущимися механизмами. Пострадавшие, само собой, имелись, как иначе, но в не сравнимом с возможными последствиями взрыва количестве. Да и вообще – живые.

Повинуясь поднятой руке Удолина, девушки отключили своё потрясающее оружие.

– Я больше ничего не чувствую, – сказал Константин Васильевич, несколько ошеломлённо поворачивая голову и дёргая шеей. – Совсем ничего. Только волну паники с крейсера. А извне – ничего…

Трижды повторённое в пределах двух фраз слово выдавало его растерянность. Обычно Удолин был отменным стилистом, лектором, случалось – и трибуном. Студенты СПбГИУ[172]до войны (Первой мировой, естественно) сбегались на его лекции сотнями, так что инспектор классов неоднократно выходил лично к ректору с заявлением, что просит подобное прекратить, поскольку не ручается за прочность древних перекрытий под аудиторией.

Глава шестнадцатая

– Однако, – сказал Удолин, когда общее возбуждение стихло и начало приходить в норму возмущение мирового эфира. Вытер большим батистовым платком, изукрашенным каббалистическими знаками (вроде шпаргалки?), пот со лба. – С таким я ещё не встречался… – и сел, не глядя, но попал прямо между подлокотниками кресла, на всю глубину сиденья.