Читать книгу "Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения - Рут Гудман"

Письменный английский язык был более однороден. Когда Вильям Кэкстон в 1475 году открыл в Лондоне первый печатный двор и собирался печатать самую первую книгу на английском языке, он с подручными расставлял буквы так, как считал наиболее правильным. Общепризнанных норм орфографии или каких-либо других формальных правил тогда просто не существовало; печатники просто пытались сделать слова максимально разборчивыми, ориентируясь в основном на латынь и фонетически излагая свою речь в письменном виде. Естественно, они писали с «лондонским» акцентом английского языка, потому что именно в Лондоне жили и сами печатники, и подавляющее большинство их клиентов. Таким образом, печатные книги разнесли лондонские слова и лондонское произношение по всей стране, так что те, кто много читал, усваивали строго определенную форму английского языка.

Политическая власть в ту эпоху тоже обрела лондонский акцент и словарный запас. После того как на трон взошла династия Тюдоров, правительство окончательно оказалось сосредоточено в столице. Елизавета I стала последней из монархов, кто регулярно пускался в «путешествия» и перевозил с места на место весь свой двор, но даже она уже ездила реже и на меньшие расстояния, чем ее предшественники. Аристократы по-прежнему разделяли свое время между двором и собственными усадьбами, но в столице проводили все больше и больше времени. Лондонский акцент стал синонимом придворной речи. В обучающих трактатах мы видим, как эта форма английского языка превращается в модель, которую должен усвоить каждый, кто имеет претензии на высокое общественное положение. Начиналась длинная история акцента как важного классового признака.

В книге о манерах для детей, которую сэр Хью Роудс издал в 1577 году, он уже в предисловии поспешил объяснить:

Да, грамотностью речь моя не блещет: Звук долгий часто путаю с коротким. Родился я и вырос в Девоншире, Что всем понятно по словам простецким.

Несмотря на аристократический титул, он явно стыдился своего западноанглийского акцента, понимая, что многие будут из-за этого над ним смеяться. Заметный региональный акцент в элитной компании уже тогда вызывал недоуменные взгляды, а уж в начале XVII века они стали вообще убийственными. Кроме того, обладатели «правильных» акцентов и безупречной родословной получали прекрасную возможность смеяться над «деревенщинами», и, как мы уже видели, многие из них с удовольствием этой возможностью пользовались.

Впрочем, «правильный» акцент быстро перестал быть синонимом «акцента, с которым говорят в Лондоне». В книге «Поведение молодежи», впервые изданной в 1646 году, юношам советуют говорить по-английски «так, как говорят достойные жители Города, а не разная чернь[, там живущая]». Здесь речь идет об аристократичном акценте, который, возможно, начал свою жизнь как подражание лондонскому акценту, но к тому времени уже отличался от речи простых горожан. Согласно различным советам для джентльменов и их сыновей, элитная речь была не «вульгарной» и не «мужицкой», не «грубой» и не «плоской»; все эти эпитеты довольно трудно понять, и они уж точно ничем не помогут человеку, который ни разу в жизни не слышал голоса аристократа. Единственное, с чем реально могли помочь все эти книги, – темп речи. Руководства по вежливой речи в течение нескольких веков советовали читателям не говорить «поспешно». Слишком быстрая речь («gabbling») говорила о низком происхождении; некоторые писатели даже называли ее «звериной».

«Плоскость», против которой предупреждали авторы этих руководств, судя по всему, была связана с произношением гласных звуков. Если вы посмотрите на то, как писали лондонские ктиторы – самый низкий ранг чиновников, которым необходимо было вести записи, – то заметите значительные и стабильные различия между их написанием слов и тем, как писала более образованная и богатая элита, а также печатными источниками. В официальной литературе писали «coffen» или «coffin» («гроб») и «bond» («залог»), а в местных записях эти слова обычно звучали как «caffen» и «band»: краткая «o» сменялась краткой «a». Подобной замене подвергались и другие буквы: ктиторы писали «Jenuarie» («январь») и «Perresh» («приход») вместо «January» и «Parish», «rile» вместо «rail» («брань») и «shutt» вместо «shout» («кричать»).

Генри Мейкин был лондонцем из лондонцев, богатым членом Компании портных, но в своем дневнике он частенько убирал букву «h» из одних слов и добавлял ее к другим, так что «holes» («отверстия») превращалось в «olles», а «oaths» («клятвы») – в «hoythes». Кроме того, в начале слова он вместо «th» писал «f», а в середине – «d», так что «other» («другой») превращалось в «odur». Такие сдвиги покажутся очень знакомыми любому современному человеку, который слышал, как разговаривают лондонские кокни. Этот пример я привожу не к тому, чтобы сказать, что акценты со временем вообще не меняются, а скорее к тому, что между акцентами разных эпох можно проследить определенную связь.

В это время высшие классы фыркали: «Ремесленник, или извозчик, или иной низкорожденный, будь он даже рожден и воспитан в лучшем городе этой страны… портит хорошую речь странным акцентом или плохо сформированными звуками и неверной орфографией», – писал Джордж Паттенхем в 1570 году. Низший класс выставляли людьми, которые не умели ни нормально говорить, ни нормально писать: они записывали слова фонетически, не обращая внимания на общепринятые в высших классах буквосочетания. Но, поскольку формальных правил орфографии еще не существовало (даже Шекспир записывал свое имя по крайней мере пятью разными способами!), высший класс на самом деле тоже писал слова фонетически – но на основе фонетического произношения, принятого в аристократических кругах, а также словоформ, известных из печатных изданий. Не такая уж и большая разница, несмотря на риторику.

Если вы хотели привести какого-нибудь аристократа в ужас, то в вашем распоряжении была еще парочка словесных бестактностей, связанная скорее даже не с акцентом, а с так называемой гигиеной речи. Заикание и бормотание весьма не приветствовались. Сэр Хью Роудс в предисловии к своей книге манер, предназначенном для родителей, потребовал от них, чтобы за заикание детей строго ругали. Другие писатели были чуть более снисходительны: они советовали страдающим от заикания больше молчать и говорить лишь в случае крайней необходимости, если с проблемой не удается справиться. Но вот бормотанию прощения нет ни в одной книге. Эразм первым сформулировал правило, согласно которому мальчик знатного происхождения должен, «заговорив, не торопить свои речи, не заикаться, не бормотать сквозь зубы, но приучить себя произносить каждое слово разборчиво, четко и от начала до конца». Та же самая, слово в слово, фраза повторялась практически в каждой книге о манерах, которую издавали в Англии в следующие 150 лет. Бормотание однозначно ассоциировалось с представителями низшего класса; джентльмен же должен был говорить ясно, четко, гладко и с постоянной скоростью, в идеале – с акцентом, позаимствованным у лондонцев и из печатных книг; его голос должен быть «сладким», спокойным, не слишком громким, но и не настолько тихим, чтобы его трудно было расслышать. То должен был быть голос власти, голос, который излагает законы и ждет повиновения.