Читать книгу "Свои-чужие - Энн Пэтчетт"

— Нет, не я. Двоюродный брат одного знакомого.

— Ну твою же мать…

— А ты бы лучше заткнулся и дослушал до конца. Ну, стало быть, коп приносит свои соболезнования, передает даме поводок и делает ноги. Собачка волей-неволей должна войти в дом. И она все смотрит через плечо вслед копу, который уже забирается в машину. Тут хозяйка закрывает дверь и берется за собачку всерьез: «Он в самом деле был голый? Он сидел в машине голым?» — Ломер изображал не убитую горем вдову, а разъяренную супругу. — А собачка все поглядывает на дверь и явно мечтает провалиться сквозь землю. — Ломер на секунду высунулся из окна машины, всматриваясь в мальчика с баскетбольным мячом под мышкой (наверное, идет домой с площадки) и в парня, не то пьяного, не то обкуренного, что торчал на углу, запрокинув голову и разинув рот в ожидании дождя.

А когда снова повернулся к Фиксу, это был уже не он, а бигль — и этот удрученный донельзя, просто убитый раскаяньем бигль кивнул в ответ.

— А женщина? — взвился голос Ломера, снова превратившегося в даму. — Она тоже была голая?

И, опять став биглем, он, не смея поднять глаза на Фикса, кивнул.

— Ну и чем же они занимались?

Вопрос почти добил Ломера-бигля — столь мучительны были воспоминания, — но он из последних сил двумя пальцами левой руки сделал колечко и сунул в него указательный палец правой. Фикс щелкнул рычажком поворотника и приткнул патрульный автомобиль к тротуару. Он больше не мог смотреть на дорогу.

— Сексом???

Ломер скорбно кивнул.

— В машине?

Пес полузакрыл глаза и очень медленно наклонил голову.

— Где именно?

Ломер чуть приподнял подбородок, показывая на заднее сиденье. Свет не видывал бигля печальней.

— А ты что делал в это время?

Фикс захохотал, не дожидаясь развязки, а Ломерпес положил руки на воображаемый руль и стал беспокойно — беспокойно, но с неподдельным интересом — поглядывать в зеркало, стараясь увидеть, как на заднем сиденье его хозяин дрючит постороннюю женщину.

— Откуда ты все это берешь? — спросил Фикс, уже во второй раз чуть не ударившись лбом о руль. Ответа он так и не дождался, но до сих пор помнил, как буквально задыхался тогда от смеха. И то, как постепенно из хохота, из рокота пролетавших мимо автомобилей, из грохота латиноамериканской музыки, доносившейся непонятно откуда, возникла цепочка цифр, выделилась из плотного потока прочих, выплюнутых радио, — их с Ломером позывные. Оба расслышали их даже по заглушенной рации, и обрадовались, хоть признаваться в этом вслух и не стали. Слишком уж тихим выдался этот вечер — подозрительно тихим. Плохо верилось, что в Лос-Анджелесе ничего не происходит, — происходит наверняка, просто они пока не в курсе. Вспыхнула «люстра», монотонно завыла сирена. Ломер давал указания, Фикс гнал машину посередине внезапно опустевшей широкой улицы. Пешеходы застывали на тротуарах, провожая глазами черно-белый автомобиль. У обоих патрульных сердце забилось быстрее — как всегда в такие минуты. Их вызвали по поводу «нарушения общественного порядка», и это могло значить все что угодно — кому-то надоело слушать, как орут друг на друга соседи, или муж решил отстегать жену ремнем, или мальчишки забрались на крышу и стреляют по крысам, что живут на пальмах, из пневматического ружья. Это не вооруженный грабеж, не убийство, чаще всего — какая-нибудь ерунда, и все шишки валятся на того, кто вызвал полицию. Чаще всего — но не всегда.

Они промчались по Альварадо к бульвару Олимпик и скользнули в лабиринт боковых улочек. Здесь царила настоящая ночь, так что Фикс выключил сирену, хотя и оставил «люстру», и в мелькавших мимо окнах стали на дюйм-другой раздергиваться шторы — жильцы недоумевали, что стряслось и кто это сдуру вызвал копов в их тихий квартал, где у каждого найдется свой скелет в шкафу, а то и парочка. В окнах дома, куда они направлялись, свет не горел. Когда граждане понимают, что к их дому направляется полиция, граждане обычно дают себе труд подняться и повернуть выключатель. Это, в конце концов, элементарные правила приличия.

— Кажется, мы с тобой припозднились, — сказал Ломер. — Люди спать легли.

— Значит, придется разбудить.

А было ли им страшно? Позже Фикс часто спрашивал себя об этом. В последующие годы он узнал о страхе все, что только можно о нем узнать, хоть по нему было и незаметно — научился прятать чувства. Но пока Фикс работал в паре с Ломером, был уверен: в любую дверь он как войдет, так и выйдет — на своих ногах.

Тот дом был невелик и с маленьким прямоугольным двориком. И был бы неотличим от других домов на этой улице, если бы не живая изгородь из бугенвиллей, сплошь усыпанная пронзительно-розовыми, как антигистаминные таблетки, цветами.

— Откуда здесь взялось такое? — удивился Ломер, проведя рукой по листьям.

Фикс постучал в дверь — сперва костяшками пальцев, потом — фонариком. И в пульсирующем свете синей мигалки заметил, что на деревянной обшивке остаются маленькие вмятины.

— Откройте, полиция! — крикнул он, хотя это наверняка было уже известно тем, кто сидел внутри.

— Проверю, что там сзади, — сказал Ломер и, посвистывая, пошел вокруг дома, светя в окна. Фикс остался ждать. В небе над Лос-Анджелесом не было звезд, а если и были, то оставались невидимы — слишком яркое сияние испускал город. Фикс засмотрелся на тонкий молодой месяц и вдруг краем глаза заметил, что в доме загорелся свет. Это Ломер включил фонарь на крыльце и открыл дверь.

— Задняя была нараспашку, — сказал он.

— Задняя была нараспашку, — повторил Фикс.

— Что ты говоришь? — переспросила Франни. Отложив журнал, она укрыла Фикса получше. Как он и обещал, Патси принесла одеяло.

— Я заснул.

— Это от бенадрила. Зато потом зуда не будет.

Он пытался сложить воедино все — эту комнату, этот день, свою дочь, Лос-Анджелес и дом неподалеку от бульвара Олимпик.

— Задняя дверь была открыта, а парадный вход — заперт. Кто бы тут не призадумался?

— Папа, о чем ты? Какой дом? Твой — в Санта-Монике?

Фикс покачал головой:

— Дом, куда мы приехали в тот вечер, когда застрелили Ломера.

— А я думала, его застрелили на заправке, — сказала Франни. Так рассказала мать, и даже сорок лет спустя Франни отлично помнила эту историю. Мать вечно воевала с Кэролайн. Возвратившись позже «комендантского часа», или нахамив Берту, или до крови разбив Франни нос, Кэролайн неизменно заявляла, что ничего бы этого не случилось, сохрани Беверли супружескую верность. Останься Беверли с Фиксом, она, Кэролайн, была бы просто образцовым членом общества. Но раз Беверли не пожелала сделать ради воспитания дочери сущей малости, раз сама все испортила, сбежав с Бертом Казинсом, то и нечего обвинять Кэролайн, что она выросла вот такой. Старая песня. Когда разгорелся именно этот скандал, они прожили в Виргинии уже дольше, чем обе девочки — в Лос-Анджелесе, однако «если бы да кабы» уже стало главным козырем Кэролайн, и она крыла им при всяком удобном случае. Франни помнила, как они с сестрой сидели в машине, в форменных клетчатых юбочках и немнущихся белых блузках, какие полагалось носить в школе Святого Сердца Иисусова, возвращаясь с уроков. А вот какая именно выходка Кэролайн повлекла за собой ссору и почему именно та ссора получилась такой яростной, — нет. Но все же прозвучали какие-то слова, заставившие Беверли рассказать им про Ломера.